РПЦ | VI Всемирный Русский Народный Собор | В.Чапин | Выступление | 2001

Протоиерей Всеволод ЧАПИН,
заместитель Председателя Отдела Внешних Церковных Связей Московского Патриархата Русской Православной Церкви

Трудные аспекты взаимоотношений церкви, государства и национально- культурной общины: взгляд из России

В этом сообщении автор постарался вкратце изложить свой личный взгляд на дискуссию, происходящую в российском обществе вокруг проблематики церковно-государственных отношений, а также вокруг нового Закона «О свободе совести и о религиозных объединениях» в контексте некоторых общефилософских споров, традиционных для российской мысли.

Cлавянофилы против западников: спор о взаимоотношениях религии и этноса

В настоящее время многие страны Центральной и Восточной Европы, а равно евроазиатского пространства СНГ ведут напряженный поиск моделей отношений религии, государства, нации, этнокультурной общины.

Процесс поиска достаточно сложен. В него вовлечены многие международные и национальные политические, экономические и корпоративные интересы, что четко проявляется в ходе соответствующих дискуссий, в ходе разработки законодательных и подзаконных актов, затрагивающих религиозную сферу. Однако не стоит забывать, что под этими процессами лежит также глубокая мировоззренческая и богословская работа, традиционно влияющая на политику на пространстве бывшей Российской империи со времен начала знаменитого спора «западников» и «славянофилов».

Суть дискуссий на этом глубинном уровне состоит в противоречии между осмыслением современной реальности на основе скопированного западного опыта и на основе традиционных представлений об отношениях религии, государства и нации, сформировавшихся в ходе истории России и ряда других стран, а ныне все более активно развиваемых и пропагандируемых значительной частью богословов, ученых, политиков, публицистов, общественных деятелей. Мнения представителей данного направления можно разделять или не разделять — мне лично многие из них кажутся весьма спорными. Однако они представляют собой реальность, не замечать которую было бы по меньшей мере безответственно.

Поясню о чем идет речь. В представлении последователей данного направления в религиозно-общественной мысли церковный организм, общество и государство представляют собой единое целое. Церковь— мистическое Тело Христово — вбирает в себя и объемлет собой нацию, народ, культуру, душой которых является христианская миссия. Все утверждения, которые в христианской традиции справедливы для церковной общины, согласно с данными представлениями справедливы и для христианской нации. Так, ветхозаветное учение о богоизбранности израильского народа экстраполируется не только на Церковь, но и на христианскую нацию или содружество таковых. В обоснование этого взгляда приводятся, в частности, широко известные библейские изречения, наподобие следующему: “Поставлю жилище Мое среди вас и душа Моя не возгнушается вами; и буду ходить среди вас, и буду вашим Богом, а вы будете Моим народом” (Лев. 26. 11-12). Любопытно заметить, что известное место: “Сказываю вам, что отнимется от вас Царствие Божие и дано будет народу, приносящему плоды его; и тот, кто упадет на этот камень, разобьется, а на кого он упадет, того раздавит” (Мф. 21. 43-44) - понимается как пророчество о христианских нациях не только в богословском, но и в геополитическом смысле.

В контексте данной системы взглядов бытие Церкви-народа является безусловным приоритетом перед бытием отдельной личности, высшая миссия которой есть самопожертвование ради ближнего, семьи, народа, сообщества единоверцев. “Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих” (Ин. 15. 13) — данное изречение Господа Иисуса является для рассматриваемой нами доктрины одним из центральных. Соборность — учение о единстве народа как общины веры, существующей и самоуправляющейся в единомыслии по главнейшим вопросам — становится весьма модным политическим термином. Никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее (Деян. 4. 32) — эта норма жизни апостольской общины рассматривается как нечто высшее по отношению к принципу частной собственности, равно как и по отношению к безусловной автономии личности.

Неудивительно, что данный взгляд во многом пересекается с левой идеологией, вплоть до коммунизма. Глашатай русской революции поэт Владимир Маяковский писал: “Единица — вздор, единица — ноль. ...Партия — это миллионов плечи, друг к другу прижатые туго”. Нетрудно понять, что исторические религиозные традиции здесь просто приняли новую форму, в которой место Церкви оказалось занято Коммунистической партией. Именно партия на протяжении семидесяти лет воспринималась как своего рода «народная совесть», «народная душа». Взаимозависимость русской религиозности и русского коммунизма, о которой справедливо писал религиозный философ Николай Бердяев, продолжается и поныне — термин «соборность» часто упоминается коммунистами в сочетании с традиционным для них термином «коллективизм», один из крайне левых политических активистов заштатный диакон Виктор Пичужкин называет первым коммунистом Иисуса Христа, а в предвыборной программе кандидата в президенты, лидера Коммунистической Партии РФ Геннадия Зюганова говорилось: “Роль России в мировом развитии невозможно переоценить. Наша Родина призвана внести в это развитие черты своей цивилизации, богатой духовными и историческими традициями. Коллективистские ценности нашего народа послужат важным противовесом рационально-индивидуалистическому мировоззрению Запада”.

Вернемся ко взгляду на христианскую нацию как единую общину веры. Данный взгляд находит ряд оснований не только в византийской, но и в раннехристианской традиции, канонические установления и образ жизни которой в Православии рассматриваются как вероучительная норма наравне со Священным Писанием. Возникшее на Востоке раннее христианство — как доконстантиновское, так и постконстантиновское — неизбежно несет в себе определенный «восточный» взгляд на структуру общества, что для православной культуры необычайно жизненно, если иметь в виду любовь в народе к чтению раннехристианской литературы. Преломившись через призму русской богословской и религиозно-философской мысли, раннехристианское и византийское наследие породило концепцию, о которой мы ведем речь. Именно в русле этой концепции лежит доктрина «Москва — Третий Рим», которая, по мысли митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла, была концепцией не внешнеполитической, а прежде всего религиозной, согласно которой Москва ощутила призвание стать именно духовной столицей мира.

Учение о нации как большой христианской общине, естественно, предполагает монорелигиозное общество, что восходит еще к византийскому принципу «одна вера — одна империя». Естественно, все религиозные меньшинства при этом могут быть не только терпимы, но и приветствуемы, однако их жизнь как бы исключается из общего дела, общей миссии, ради которой существует «нация-Церковь». Они служат чужим богам в земле своей и это приводит к выводу, что между народом Божиим как бы находятся нечестивые, подобные уклонившимся в язычество ветхозаветным иудеям (Иер. 5. 19, 26). Федор Достоевский считал, что неправославный русский— явление почти невозможное и безусловно отрицательное. Так или иначе данный взгляд на нацию находит поддержку в факте относительной вероисповедной однородности народов, в которых он распространен. Так, в России среди верующих граждан даже после массированного наступления зарубежных миссионеров православные составляют от 70 до 90 процентов. Другие меньшинства — это в основном «этнические» мусульмане, буддисты и иудеи, в то время как христиане инославных конфессий вряд ли наберут 2-3 процента.

Мощное развитие доктрина «Церкви-нации» получила трудами религиозных философов Русского Ренессанса. Владимир Соловьев (1853-1900) пишет: “...Идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности. ...Органическая функция, которая возложена на ту или другую нацию в этой вселенской жизни, — вот ее истинная национальная идея, предвечно установленная в плане Бога”. Нация для Соловьева — столь же целостное существо, как личность, и жизнь обоих определяется данной от Бога миссией: Призвание, или та особая идея, которую мысль Бога полагает для каждого морального существа — индивида или нации — и которая открывается сознанию этого существа как его верховный долг, — эта идея действует во всех случаях как реальная мощь, она определяет во всех случаях бытие морального существа... Моральное существо никогда не может освободиться от власти божественной идеи, являющейся смыслом его бытия, но от него самого зависит носить ее в сердце своем и в судьбах своих как благословение или как проклятие. При этом данный взгляд на нацию ставит религиозное в ее миссии выше собственно национального: Чтобы удержать и проявить христианский характер России, нам нужно окончательно отречься от ложного божества нашего века и принести в жертву истинному Богу наш национальный эгоизм. Необходимо заметить, что взгляды Соловьева, считающегося в России либералом, «западником» и критиковавшего империалистический национализм, практически не имеют политической подоплеки, однако вполне коррелируются с рассматриваемой нами концепцией. Мыслители, более негативно настроенные по отношению к Западу, подчас отталкивались в построении идеи «Церкви-народа» от критики секуляризма. У Василия Розанова (1856-1919) читаем: “В обществах европейских еще надолго останутся так называемые «христианские чувства»: как в доме, где жил человек, еще долго остается «дух его», строй его мысли и чувств, и даже заведенные им «порядки». Но это уже не целый организм, хотя бы даже в степени «организма (системы) чувств». Христианство сохранится в европейской цивилизации долее всего в виде странствующих афоризмов, прекрасных изречений, великолепных практических и этических «максим» ( правил), и нет никаких причин, чтобы эти прекрасные выражения не исторгали у отдельных людей и особенно в отдельные моменты их жизни, то тяжелые вздохи, то прекрасные слезы. Но это вовсе не то, что основа и фундамент жизни. Основою и фундаментом жизни европейского человечества давно уже служат: 1) экономика, 2) знания (науки). Но где же метафизика, мистицизм — без которых не обходился ни один великий народ и ни одна великая эпоха?”

Соответствующие идеи религиозных философов активно развиваются современной политически активной мыслью. Так, историк и общественный деятель Наталия Нарочницкая говорит: “Наша общность и наше различие с Западом связано именно с общим принятием христианства, но с разным отношением к его сути. Это отличие определило разное наполнение почти всех категорий, отражающих отношение человека к Богу, человека к человеку, человека к обществу, к власти и государственной идее, содержание понятий свободы, прав, этики взаимоотношений собственности и мотиваций к труду и богатству. В западном мироощущении, сформировавшемся в латинском христианстве, возвышается абстрактная личность, любая, без указания на нравственное использование ее свободной, Богом дарованной воли. Мы же ценим прежде всего нравственный поиск, оставляя надежду даже самой падшей. Из первого вытекает неизбежное и постепенное размывание критериев добра и зла, порока и добродетели, нравственности и безнравственности, то есть крайний индивидуализм, массовые явления отчуждения и проповедь правомерности любых проявлений личности, если они только не мешают другим. Русский же человек всегда стремился жить не столько по Праву, сколько по Правде. Но на таком философском фундаменте выросла и политическая культура, политические институты, формы государственности, отношения собственности.” Сотрудник аппарата Совета Федерации РФ, политолог Юрий Луньков говорит об общественной потребности предопределить третий русский путь развития цивилизации — через естественное, живое, гармоническое сочетание духовных ценностей (Бога), природы и человека. ...Русской нации есть на что опереться: оригинальная одухотворенная философия, великая литература и музыка, достижения всемирной значимости в сфере науки, техники, образования. Именно на русской земле Православие стало важнейшей составной жизни. Все это не могло не найти отражения в сердце россиянина. ...Естественно, пробуждая к более активной жизни живительную воду народного уклада русской нации, требуется уточнить отдельные подходы к государственной политике, в том числе в вопросах социальной безопасности, межнациональных и международных отношений.

Как уже говорилось выше, в российском обществе влияние идей тождественности или неразрывной близости народа и христианской общины активно возрастает. Многие ведущие политические силы страны в большей или меньшей степени используют их в своих идеологических построениях, а иногда прямо базируют на них свои доктрины. Еще более сильным свидетельством является тот факт, что почти никакая из влиятельных российских политических сил не выступает активным, артикулированным оппонентом упомянутых идей.

Данные идеи, а также созвучные им политические доктрины и действия, как представляется, имеют немалое влияние в Украине, Белоруссии, Армении, Грузии, Польше, Болгарии, Югославии, Хорватии, Македонии и — в определенной степени — в ряде других стран. В то же время ни в России, ни в других посттоталитарных странах не идет речь о создании государственной Церкви — во многом из-за того, что идеи «Церкви-народа» исповедуются и пропагандируются не столько церковной иерархией и государственной властью, сколько религиозно-общественными силами, имеющими ограниченную сферу влияния. Упомянутые силы активно ищут внешних контактов. Немаловажно заметить, что близость религиозной и национально-культурной общин, равно как и приоритет общинного сознания над личным, свойствен исламской цивилизации, роль которой в мире активно повышается. Своеобразный вид парарелигиозного сознания, проникнутого коллективизмом, существует и в Китае, чья роль в мировой политике также усиливается с необычайной скоростью. Наконец, ярким примером отождествления религиозной и этнической общин остается иудаизм.

Все это с учетом нарастающего перераспределения экономико-политического влияния в мире ставит и перед Западом, и перед всем миром существенный вызов обновленной идеи религиозной общины, накрепко связанной с общиной национально-культурной, с общиной политической, с государством или блоком государств. Как реагировать на эту реальность, отменить или отложить которую мы, очевидно, уже не в силах? Думается, что Церковь призвана взаимодействовать с данной реальностью, нравственно преображая ее и не позволяя ей выродиться в агрессивный религиозный, политический или националистический фанатизм. Призвание Церкви, — сказал при открытии I Всемирного русского собора Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II, — спасение рода человеческого. Неповторимость каждой личности и многообразия людей отражают премудрость Творца и являют собой красоту Творения. Вот почему важно, чтобы каждая личность, каждый народ оставались самими собой, сохраняли свою самобытность. Отсюда со всей очевидностью следует, что каждый человек призван заботиться о благосостоянии своего народа и своего государства, к бережному отношению к своей истории и культуре, к защите своего Отечества. Это является нашим нравственным долгом. В этом мы видим основу христианского патриотизма. Вместе с тем подлинный патриотизм не должен оскверняться враждой и ненавистью к другим народам и к кому-либо в среде своего народа, национальной гордыней, стремлением к силовому решению межнациональных и межгосударственных споров, нежеланием и неумением выслушивать различные точки зрения и приходить к согласию, желанием монополизировать идею патриотизма в узких эгоистических целях.

Наша Церковь открыта к сотрудничеству на общее благо с людьми всех национальностей, культур, мировоззрений. ...Мы, служители Церкви, видим патриотизм не потворствующим порокам народа, но очищающим его, преображающим и тем подвигающим чад Божиих к святости. Именно идя подобным путем, мы принесем Отчизне не призрачное временное благо, но благо высшее, непреложное.

Quo Vadis, Russia?

Дискуссия вокруг моделей церковно-государственных отношений Поиск оптимальной модели взаимоотношений между российским государством и религиозными объединениями сегодня вряд ли можно назвать завершенным. Из уст религиозных, общественных, а порой и государственных деятелей нередко звучат диаметрально противоположные высказывания: от мечтаний о теократии до призывов к запрету посещения храмов людьми, состоящими «на государевой службе».

Впрочем, если еще недавно формирование церковно-государственных отношений происходило на фоне бурных общественных перемен, когда роль религии в жизни общества, ранее насильственно заниженная, начала бурно восстанавливаться, то сейчас ситуация стала более стабильной. С одной стороны, всем ясно, что возврата к минимизации общественной роли религии не будет, а оставшиеся законодательные и прочие преграды, сдерживающие общественную активность и значимость религиозных объединений, будут устранены. Однако очевидно и то, что качественного роста числа верующих в ближайшем будущем не предвидится, и религиозные сообщества— будь то Церковь большинства, исламская община, любое из направлений западного христианства или новомодные миссии и секты — почти исчерпали потенциал усиления, сокрытый до времен пришествия религиозной свободы.

Несколько снизился и накал страстей вокруг взаимоотношений религии и политики. Политические структуры с религиозной окраской не смогли привлечь достаточного общественного внимания, слабо выступили на выборах и в итоге почти растворились в более крупных партиях и движениях. Последние, в свою очередь, приложили немало усилий для получения эксклюзивной поддержки крупных религиозных объединений, прежде всего Русской Православной Церкви, но получили твердый отказ. Февральский Архиерейский Собор постановил, что церковного благословения не могут иметь политические организации, а также любые структуры, ведущие предвыборную борьбу и вовлеченные в политическую агитацию. Священнослужителям отныне запрещено членство в политических партиях и движениях (баллотироваться на любых выборах им запретил еще Архиерейский Собор 1994 года). Менее решительно, но все же отказались от участия в политике и исламские религиозные центры. После этого интенсивность контактов политиков с религиозными лидерами заметно снизилась. Высказав разочарование и критику, большинство политических деятелей оставило попытки повернуть религиозные структуры против своих оппонентов.

Политическая борьба вокруг религии отчасти переместилась в область построения церковно-государственных отношений. В основном это проявляется в конкуренции на российской сцене трех моделей таких отношений: европейской, американской и советской. Известно, что в большинстве стран Европы Церковь, даже будучи отделенной от государства (во многих странах есть государственные Церкви), все же пользуется и прямой финансовой поддержкой, и целым рядом льгот, и возможностью быть гарантированно услышанной властями не только по вопросам, представляющим для нее узкоспециальный интерес, но и по самому широкому кругу общественных проблем. Естественно, что при такой практике отнюдь не каждая религиозная организация получает государственную поддержку, те или иные льготы. Где-то есть градация таких организаций по численности, где-то одна Церковь особо упомянута в законодательстве, где-то учитывается традиционность, где-то несколько ведущих религиозных объединений распределяют между собой государственные субсидии, где-то лишь некоторые из них имеют доступ в публичные школы.

Естественно, немногие из этих норм могут быть непосредственно применены в России — слишком велико наследие атеистического периода, за время которого была практически утрачена живая традиция массовой религиозной деятельности. Однако еще более чуждой для нашей страны представляется американская модель, при которой все религиозные организации нарочито отстранены от светской жизни на фоне подчеркнутого вероисповедного нейтралитета государства. В Соединенных Штатах нет однозначно доминирующей конфессии, хотя, например, вряд ли американские буддисты по сравнению с российскими имеют меньше оснований указывать на преобладание христианской символики в средствах массовой информации и на публичных церемониях, особенно в южных штатах.

В Европе роль традиционных христианских Церквей — православных, католической, протестантских — принципиально иная. Культура европейских стран неотделима от христианства. Во многих из них та или иная Церковь исповедуется — по крайней мере «номинально» — большинством граждан, что дает налогоплательщику право требовать соответствующих решений. Полагаем, что и в России эта идея постепенно приобретает все большее число сторонников. Тем более, что приверженцы американской модели в нашей стране подчас путают ее с советским атеизмом, приписывая ей крайне утрированное отчуждение Церкви от общества, отнюдь не свойственное Соединенным Штатам. Так, обычным делом в Америке является социальное и даже политическое партнерство государства и религиозных кругов. Никому в Америке не придет мысль требовать от президента Клинтона прекратить посещать богослужения или упразднить институт военных капелланов, кстати, представляющих отнюдь не все конфессиональное многообразие страны. Такие требования ведут к нарушению прав человека, будь то право президента исповедовать любую религию или право солдата иметь духовное руководство. Что же касается аналогичных прав в России, то первое постоянно оспаривается, а второе вообще поставлено под вопрос Законом «О статусе военнослужащего». Итак, можем ли мы заимствовать схему церковно-государственных отношений из-за рубежа? Полагаю, что в чистом виде нет, однако европейский опыт приемлем для нас более, чем любой другой. Можем ли вернуться к советской или еще раньше — к дореволюционной схеме? Думается, жизнь ушла от этих моделей достаточно далеко, да и сами они зарекомендовали себя не лучшим образом. Необходимо, учитывая весь имеющийся опыт, строить такую модель отношений государства и религиозных общин, которая учитывала бы реальное положение дел в стране, была нацелена на ее поступательное развитие, не ставила бы утопической цели максимализации или минимизации роли религии в обществе. Необходимо также полностью легализовать и поддержать те общественно значимые усилия религиозных объединений, которые уже прочно вошли в нашу жизнь и в целом вызывают глубоко положительную реакцию общества.

Для этого, как представляется, надо прежде всего перейти от идеологии построения буферных зон между государством и религиозными объединениями к идеологии их активного партнерства в любых областях, где таковое возможно. Некоторые из областей церковно-государственного сотрудничества определены самой жизнью, ибо повсеместно вошли в практику. Это миротворчество, восстановление архитектурных памятников (не только храмовых), благотворительность и социальные программы, культурная и научная деятельность. Совершенно естественным выглядело бы сотрудничество между государством и крупнейшими российскими религиозными объединениями в сферах заботы об общественной нравственности, широкомасштабной социальной политики, профилактики преступности, внешнеполитической деятельности, диалога между властью, обществом и средствами массовой информации. Этот список можно продолжать до бесконечности: религиозный фактор влияет практически на любую область жизни общества, верующие присутствуют везде — от ядерного центра до спортивного клуба, и ответственная власть призвана прислушиваться к их голосу, учитывать реальную роль религии в жизни страны.

Особыми, наиболее болезненными сегодня являются вопросы о присутствии религиозных объединений в армии и школе. Да, обязательное образование в России является светским и, по-видимому, должно таким оставаться во избежание насилия над душой ребенка. Но дети, желающие изучать Закон Божий (или Коран, или Тору), должны иметь на это право, и если таковых в школе большинство, семьи вправе потребовать от государства проведения уроков религии на добровольной основе для верующих детей. Да, в армии нельзя допускать ни расслоения по религиозному признаку, ни мировоззренческой «обязаловки». Но верующий солдат имеет право в надлежащее время встретиться со священником (или муллой, или раввином), принять участие в богослужении, помолиться Богу вместе с единоверцами. Фиксация этих моментов в действующем праве и административной практике поможет многим и многим, но вряд ли реально ущемит чьи-либо свободы. Не стоит, впрочем, забывать, что существует целый ряд областей, где церковно-государственное сотрудничество затруднительно, а иногда и невозможно.

Так, Церковь в силу самой своей природы не может благословлять агрессивную и тем более гражданскую войну, не ее дело участвовать в политической борьбе. Призванная к открытости перед каждым, она не должна участвовать в разведывательной, следственной и иной секретной деятельности. Она вообще не может участвовать в действиях, направленных против кого бы то ни было, даже против самого закоренелого преступника и явного врага.

У Церкви и государства разные задачи, ибо разнятся их высшие ценности. Как ни странно это миру, но для Церкви земное бытие личности или семьи, страны или народа, политического строя или даже всего видимого мира — ценность не абсолютная. “Ищите... прежде Царствия Божия и правды Его” (Мф. 6. 33) — эти слова Господа Иисуса будут храниться в сердцах христиан, покуда стоит Церковь. И они будут напоминать о том, что ученик Христов подчас бывает должен отказаться от самого по-человечески нужного и важного, от самых благих целей государства и светского общества ради верности евангельскому духовному идеалу. Христианин может протянуть руку злейшему врагу и простить горчайшего обидчика. Он может поступиться ради любви и согласия каким угодно важнейшим для мира принципом. В то же время он с необычайной принципиальностью хранит верность духу Христову, который для секулярной среды иногда непонятен, а иногда и враждебен.

Думаю, что нечто подобное — второстепенность самых благородных мирских целей по отношению к духовной жизни — исповедуется и другими религиями. Эта особенность религиозных общин должна быть понята и принята государством. Полное единство государства и Церкви невозможно — иначе либо государство перестанет быть таковым, либо Церковь утратит свою пророческую ревность (византийский или папский опыт лишь иллюстрируют это). Взаимодействие Церкви и государства должно быть свободным, лишенным давления или принуждения. В этом залог успеха. Хочется надеяться, что поиски модели и практических путей церковно-государственного партнерства в России пойдут именно по такому пути, в духе доброжелательности и мудрой заботы о благе каждого гражданина России, верующего или неверующего.

Старый и новый законы: регресс или прогресс?

Принятие и введение в действие нового российского Закона «О свободе совести и о религиозных объединениях» породило немало оживленных, порой эмоциональных дискуссий в российском обществе и прессе, а также на международной арене. Как известно, первоначальный текст Закона «О свободе совести и о религиозных объединениях» был принят Государственной Думой 23 июня 1997 года и одобрен Советом Федерации 4 июля, но 22 июля отклонен Президентом Б. Ельциным. 3 сентября проект исправленной редакции Закона был представлен Президентом в Государственную Думу. После согласования ряда поправок между Думой и Президентом 19 сентября президентская редакция Закона была принята Думой, 24 сентября одобрена Советом Федерации и через два дня подписана Президентом. Последнее означает, что ныне закон введен в действие.

«Президентский» текст был поддержан ведущими российскими Церквами и религиозными общинами, исключая католиков, баптистов, адвентистов и пятидесятников, которые сначала поставили свои подписи под заявлением в поддержку законопроекта, но затем отозвали их (Русская Православная Церковь, большинство мусульман, буддисты и иудеи, то есть подавляющее большинство российских верующих, поддержали как «думский», так и «президентский» проекты).

Критики нового Закона останавливаются в основном на преамбуле, в которой специально упоминается о том, что Федеральное Собрание принимает Закон, «признавая особый вклад православия в становление государственности России, в развитие ее духовности и культуры; уважая христианство, ислам, буддизм, иудаизм и другие религии, составляющие неотъемлемую часть исторического наследия народов России». Однако преамбула не имеет никаких юридических последствий, я бы вообще назвал ее «лирическим отступлением». Основной же текст законопроекта характеризуется большой юридической четкостью, и главное его достоинство в том, что он устраняет имевшийся до сих пор правовой вакуум в религиозной области, созданный Законом «О свободе вероисповеданий», принятым в 1990 году Верховным Советом Российской Советской Федеративной Социалистической Республики.

Этот Закон породил известное противоречие между свободой ассоциаций и правом общества избирательно поддерживать объединения граждан, приносящие ему очевидную пользу. По существовавшему положению я мог выйти на улицу, собрать десять подписей «учредителей» и создать, например, организацию солнцепоклонников, которую государство было обязано не только в кратчайшие сроки зарегистрировать, но и освободить от налогов, наделить правом приобретения недвижимости и вообще окружить всяческой заботой. Проще говоря, вложив десять банок пива, подаренных пьяницам за «учредительство» псевдорелигиозной структуры, я мог получить миллионы из карманов налогоплательщиков. Мало того, я был в состоянии это сделать, даже будучи, положим, туристом с Мадагаскара. Абсурдность такой ситуации, невозможной ни в каком из правовых государств, очевидна. И именно о ее преодолении в России говорили с 1992 года, когда многим стало ясно несовершенство старого Закона. За это время было сломано немало копий: в 1993 году Верховный Совет России уже принимал новый закон о религии, который был отклонен Президентом. Многие регионы приняли местные законы, иногда более, иногда менее удачные, однако по преимуществу вступившие в противоречие с федеральным правом — несовершенным, но отнюдь не отмененным.

Новый федеральный Закон разделяет религиозные объединения на два типа: религиозные группы и религиозные организации. Последние, в свою очередь, подразделяются на местные и централизованные. Ныне действующие религиозные организации должны будут перерегистрировать свои уставы в соответствии с новым Законом. Религиозная группа не имеет статуса юридического лица. При этом, согласно Статье 7 Закона, она создается для совместного исповедания и распространения гражданами своей веры и имеет право совершать богослужения, другие религиозные обряды и церемонии, а также осуществлять обучение религии и религиозное воспитание своих последователей.

Просуществовав 15 лет, группа имеет право стать религиозной организацией со статусом юридического лица и целым рядом преимуществ. Статья 27 предоставляет статус юридического лица при условии ежегодной перерегистрации тем религиозным организациям, которые уже были зарегистрированы, но не просуществовали 15 лет. Это означает, что никакого «разгона» религиозных общин, которым пугают критики проекта, на деле не произойдет. Члены группы никоим образом не лишаются права на совместную реализацию религиозной свободы. Однако только религиозные организации (не группы) могут основывать и содержать культовые здания, иметь организованный доступ в больницы и тюрьмы, проводить факультативные занятия в школах, создавать благотворительные структуры, заниматься предпринимательской деятельностью и так далее. Централизованная религиозная организация, созданная тремя «местными», может создавать сколько угодно новых «местных».

Вся эта сложная юридическая фразеология означает довольно простую и, как мне кажется, правильную вещь: определенные преимущества даются религиозным общинам не по конфессиональному признаку (вопреки утверждениям критиков проекта, считающих, что нас ждут зеленые улицы для православных и красный свет для баптистов), а по факту их реального наличия в стране, их распространенности и времени создания. Любая вероисповедная община, которая доказала свое право на жизнь пятнадцатью годами существования, создала три местные структуры и не была ликвидирована за нарушения закона, получает практически такие же льготы и полномочия, как и Церковь большинства. Однако государство и общество вовсе не обязаны предоставлять группе верующих особый статус автоматически, немедленно откликаясь на волю десяти «учредителей». Пятнадцать лет они вполне могли бы платить налоги и воздержаться от приобретения недвижимости.

Особняком стоит вопрос о статусе иностранцев и представительств иностранных религиозных организаций. Новый Закон дает право на учреждение религиозных объединений (в данном случае — групп) не только российским гражданам, но и иным лицам, постоянно и на законных основаниях проживающим на территории Российской Федерации (Статья 6). Ясно, что о туристах и частных визитерах речь здесь идти не должна. Религиозные же организации могут создаваться только российскими гражданами. Иностранные религиозные организации, согласно Статье 13, могут создавать свои представительства в России как при существующих религиозных организациях, так и самостоятельно. При этом, впрочем, они не могут заниматься непосредственной религиозной деятельностью — точно так же, как московский офис «Даймлер-Бенца» не торгует машинами, а осуществляет исследовательские и представительские функции. Статья 20 дает иностранным гражданам право заниматься профессиональной религиозной деятельностью, в том числе проповеднической, на базе российских религиозных организаций.

Новый Закон создал возможность ликвидировать в судебном порядке религиозные организации, принуждающие к разрушению семьи, склоняющие к самоубийству или отказу от медицинской помощи, препятствующие получению обязательного образования, пропагандирующие войну, разжигающие социальную, расовую, национальную или религиозную рознь. В условиях вакханалии тоталитарных сект такую норму могли бы позаимствовать и западные страны.

Таким образом, есть надежда, что новый Закон наконец устранит существующие правовые пробелы, доводящие до абсурда некоторые житейские ситуации.