|
Архивы Евразии
17.07.2007 - Демократия как она есть - Александр Дугин: ''Сегодня это многим может показаться странным, но женщины в западном обществе получили право голосовать только через три века после введения демократических процедур в Европе''
|
Проблематизация современного российского общества, поставленная как объект исследования, оказывается не только важнейшей научной гуманитарной проблемой, но и важнейшим ключом к изменениям политических процессов. Тот факт, что современное российское общество является объектом исследования, уже сам по себе есть важнейшая постановка вопроса.
Теперь о стабильности и кризисе. Об этом можно рассуждать на разных уровнях. Я бы предложил рассуждать в терминах психоклинических или психоаналитических. Есть понятие стабильности в психологии, когда человек как существо не испытывает серьезных проблем и когда диалог между его психическими и интеллектуальными компонентами развивается более-менее нормативно, нормально. По крайней мере, лично он не чувствует какой-то большой болезненности. И кризисом в таком случае называется возникновение дисбаланса между психическим состоянием и интеллектуальным уровнем.
На мой взгляд, такая психоаналитическая проекция на современное российское общество, скажем, юнгианской модели, объяснение этиологии болезни, ее определение – что является нормой, а что является патологией – может быть конструктивным дополнением к рассмотрению ситуации. Иными словами, я предлагаю рассматривать кризис и стабильность в российском обществе как психоаналитическую квалификацию его состояния. Стабильность мы рассматриваем как гармоничное существование бессознательного и сознательного, кризис - как дисгармоничное.
Вспомним, как определял Карл Густав Юнг представление о психоаналитической норме. Это очень интересная вещь. В качестве нормы он брал процесс индивидуации, то есть постоянного перевода содержания бессознательного, сновиденческого уровня личности на уровень его осознанного плана. Индивидуация - это очень важный термин, поскольку речь идет о том, чтобы постоянно соотносить то, что Юнг называет эго, с тем, что он называет selbst, самостью. Под самостью Юнг понимает два уровня – и коллективное сознание, и коллективное бессознательное. Вот это «самость», на самом деле. Индивидуация – это баланс перехода от сновидения к индивидуальному сознанию. Юнг говорил, как правило, на уровне отдельной личности.
Таким образом, возникает понятие «нормы». Норма – это такой контакт нашего пробужденного сознания с нашим коллективным бессознательным, который не создает проблемных трансформаций личности, по крайней мере, не осознает их как кризис. И юнгианский подход к индивидууму, свойственный, скажем, для западноевропейской личности и вообще – шире - для западноевропейского типа в нашем случае вполне может быть спроецирован на общество.
Иными словами, современное российское общество можно рассмотреть как некое явление и субъект, у которого есть две стороны: уровень сознания и уровень бессознательного. Если мы подойдем к психоаналитическому рассмотрению социума – современного российского общества – как субъекта, наделенного этими двумя аспектами, многие вещи встанут на свои места – это раз. Многие парадоксы могут быть непротиворечиво, рационально объяснены – это два. Мы сможем, по сути дела, приблизиться к выработке нормативного представления – это три. Наконец, мы сможем осознать, точно концептуализировать границы соотношения стабильного и критического, понять, где есть зазор или конфликт - как Поль Рикёр говорил, «конфликт интерпретаций», когда идет два, как бы сказать, уровня интерпретаций одного и того же факта.
Следующая модель. С точки зрения коллективного бессознательного российского общества Путин является царем. И когда ему предлагалось выдвинуться на третий срок, с точки зрения нашего коллективного бессознательного просто предлагалось утвердить фактическое положение дел. Это на уровне сознания мы – демократическая страна. На уровне политических демократических институтов, партийных выборов мы вынуждены участвовать в определенной процедуре, которая не находит аналогов в нашем коллективном бессознательном.
Налицо конфликт интерпретаций. Жесткая форма не совпадений – это кризис. Какой кризис? В первую очередь социально-гносеологический. Мы привыкли к Путину, признали его царем. По сути дела, наше коллективное бессознательное его утвердило в таком качестве. Наше сознание признает его просто менеджером, президентом, который может прийти-уйти, а мы выбрали нового. Налицо действие социально-политического процесса или расслоение в нашем обществе на двух уровнях. На одном уровне происходит одно, на другом – другое. Можно назвать это кризисом? На мой взгляд – вполне. Это и есть кризис.
Что было бы стабильностью? С одной стороны, одна из форм урегулирования этого коллективного бессознательного, в котором существуют архетипы, сохраняются нормативы традиционного общества, предопределяющие структуру русского сновидения. Существует некий рациональный язык нашего пробужденного сознания, в значительной степени воплощенный в правовых институтах, в демократических нормативах. То есть то, как мы объясняем или излагаем в возбужденном состоянии наше представление о самих себе, наши пожелания, наши стратегии, и дублирующий это объяснение, – некий фон, ускользающий от прямолинейного лобового исследования и требующий другого отношения к обществу.
Кстати, в работах Сергея Георгиевича Кара-Мурзы очень часто и, на мой взгляд, прекрасно излагается это сочетание коллективного бессознательного и рациональной стратегии в советском периоде. В изложении Кара-Мурзы этот период описан и интерпретирован на двух уровнях: как сосуществование традиционного общества в глубине и модернистического общества на поверхности. Это, на мой взгляд, блестящий анализ в рамках полноценной, правильной социологии с учетом бессознательного аспекта.
Таким образом, современное российское общество можно оценивать с точки зрения кризиса. Причем кризис общества коренится не в том, что кто-то что-то плохо делает или плохо исполняет, плохо решает, плохо думает, что в обществе плохо в социально-политическом смысле - богатые эксплуатируют бедных. Можно и на этом уровне это все изложить. Но, на мой взгляд, фундаментальный кризис гораздо глубже. Он заключается именно в сбое, несогласованности работы двух механизмов. Это как две операционные системы Windows и Unix или, скажем, Windows и Macintosh, которые работают на одном компьютере. И мы четко не знаем, какой получим ответ, в определенный момент нажимая определенную кнопку. Это характерно для нашего народа, для масс, это характерно для нашей элиты.
Продолжая эту аналогию, можно сказать, что наше общество пребывает в болезненном состоянии. У нас элита болеет как уровень сознания, а массы болеют как уровень бессознательного. Для элиты больше характерен невроз, то есть дисбаланс сильного рационального с как бы дестабилизирующим его бессознательным, а для масс характерен психоз как вообще то, что называется «понижение ментального уровня», и, соответственно, выход бессознательных комплексов уже напрямую.
На телевидении мы видим это сочетание психоза масс и невроза элит, который, собственно, и порождается спецификой момента. В свете прожектора сидят несколько чудовищ, которые рассказывают полуматерные простейшие истории. Причем сами они формально относят себя к интеллигенции. На Первом канале все делается именно так. Создается впечатление, что с экрана идет обращение к виртуальным «тупорылым массам», которые это зрелище как бы смотрят. Здесь мы имеем дело с неврозом одуревшей от вседозволенности и нестабильности элиты с психозом идущих навстречу этому одурению масс. В одном случае психоз, в другом - невроз. Это разные формы, разные этиологии, разный генезис этих заболеваний, но в нашем обществе, к сожалению, они сейчас сходятся. Это проявление кризиса.
Что же делать в такой ситуации? Я думаю, что нам поможет здесь Данилевский, один из первых великих русских социологов. Данилевский говорил о культурно-историческом типе. Юнг в средний период своего творчества говорил о том, что коллективное бессознательное имеет цивилизационно-культурный характер (затем он пересмотрел свою точку зрения). Коллективное бессознательное совпадает с цивилизацией и культурно-историческим типом.
Иными словами, русское коллективное бессознательное – это вполне конкретная вещь, причем не этнически, а культурно русская, русская в широком смысле, когда мы говорим о русской цивилизации, русском культурно-историческом типе. Можно, уточняя, говорить о евразийском, можно о восточно-православно-христианском, восточнославянском. Но это коллективное бессознательное есть, и, безусловно, оно существенно отличается от коллективного бессознательного, например, исламского, индусского, китайского или западноевропейского мира. Причем это коллективное бессознательное устойчиво, оно почти не меняется даже в самых серьезных идеологических и социально-политических сдвигах и поэтому является базой, которую мы можем четко взять за основу, и основать на ней терапию общества, выводя из этой базы смысл и даже процедуры терапии.
То есть мы должны выстроить нормативную модель современного российского общества, отталкиваясь от коллективного бессознательного. Для этого мы должны к нему обратиться. Мы не должны пугаться его, не должны бояться услышать от элиты в ответ: «Ну, это предрассудки!», «Ну, это иррациональное!», «Ну, это варварство!». Надо открыться коллективному бессознательному, но не просто его транслировать. В том виде, в котором оно есть, это будет шум, ненормальное, бесноватое.
Почему наше политическое консервативное движение бесноватое? Потому что, занимая, конечно, сторону коллективного бессознательного, оно не справляется с его силой и в результате действительно превращается в юродивое явление. Наша политическая консервативная общественность юродива - сбрасывая ненужные, неверные рациональные модели, она просто говорит языком сновидений, и поэтому язык ее невнятен.
Наша элита вообще игнорирует коллективное бессознательное и говорит абсолютно лживым и неприспособленным для нас языком западноевропейской истории. И поэтому тоже повисает в воздухе. Возникает самый настоящий рикёровский конфликт интерпретаций.
С моей точки зрения, надо идти в этом направлении с двух сторон. Сознательно мы должны адаптировать рациональный дискурс к нашему коллективному бессознательному, а его архетипы надо поднимать на сознательный уровень. Где-то там, на мой взгляд, и лежит ключ к выработке норматива русского культурно-исторического типа, который и является основой, инструментом, целью, задачей и главной стратегией нашего движения к стабильности, от болезни к стабильности.
Это процесс чрезвычайно сложный. На этом пути, как в любом психоаналитическом процессе, существует масса опасностей и для терапевта, и для пациента. Но, тем не менее, только в этом заключен шанс и путь к выработке норматива, приемлемого и стабильного как для элиты, которая повернется к коллективному бессознательному, так и для масс, где коллективное бессознательное будет существовать не в самых темных своих формах, но сможет спокойно проникать в элиту и насыщать этот дискурс своими культурными, эмоциональными, подчас иррациональными архетипами.
Хочу обратить внимание, что победа нашей сборной по хоккею в Канаде была важнейшим терапевтическим элементом. Я следил за этим с психоаналитической точки зрения. Очень выразительно поведение и болельщиков, и комментаторов, которых в последний момент прорвало, и они заорали: «Ведь Советский Союз был молодец». «Нам, конечно, стыдно, но он был же молодцом!». Что это было? Подъем глубин общественного сознания, тех пластов, которые выражают истинную точку зрения людей, но которые задавлены совершенно противоположной с точки зрения нормативов сознания моделью, при этом искусственно внедренной.
Точно так же, если бы Путин остался на третий срок, все бы говорили: «Наконец-то! Ведь Путин – это же наш царь, он же и генсек, он же и белый, и красный, и будущий, и новый». И все было бы хорошо, и коллективное бессознательное наделило бы Путина теми качествами, которых, может быть, как у личности, у индивидуума, у него просто и не было. Они бы появились, потому что ему пришлось бы соприкоснуться с огромной сокровищницей нашей национальной истории. А это и есть парадигма нашего культурно-исторического типа.
И поэтому я полагаю, что наша задача – это переход от, скажем, критики, политики, партийности к процессу социальной терапии. Это и есть сфера диалога, которая должна породить новую социальную культуру. Ключи к загадке преодоления наших бед лежат, с моей точки зрения, не в выяснении того, что плохи массы, плохи элиты, плохи бандиты, плохи воры или, напротив, есть хорошие воры, хорошие политтехнологи. Все мы являемся частью этого болеющего сейчас организма. Каждый является одной из этих частей. Никто в нашем обществе не является здоровым, и не может быть здоровым, потому что в той степени, в которой мы сейчас - общество, мы разделяем специфику этой болезни.
Таким образом, мое предложение – заняться коллективной социальной терапией, рассмотрев объект нашего исследования все-таки как существо, которое, конечно, еще не находится в кататонии, поэтому можно говорить о некоторой стабильности, но на самом деле оно пребывает при этом в кризисе. Кататония, напомню, - это нарушение мышечного тонуса, которое может быть связано с органическим поражением головного мозга в результате, например, болезненных травм.
|
