Искажение первоначально смысла слов есть фактор манипуляции сознанием, и интересно, что на эту манипуляцию поддается более всего как раз интеллигенция, то есть, не аристократия, но и не народ. Именно в интеллигентской среде – а она чаще всего пытается выступать от имени народа, причем, не задавая себе вопроса, хочет этого народ или нет – и возникает нервическая, даже «неврозная» (во фрейдовском смысле этого слова) реакция на некоторые изначальной нейтральные политические термины, смысл которых, однако, совершенно иной.
Так, империя – это не «тоталитарное» государство всеобщего подавления, а большое пространство, как правило, с многоэтническим населением, объединенное централизованной властью; фашизм – не расизм и не антисемитизм, а корпоративно-социальный строй с объединенным представительством трудящихся и предпринимателей под руководством огосударствленной партии (собственно, такой строй существовал только в Италии); да и тоталитаризм собственно означает единое и целостное мировоззрение (каковым может быть и целостный либерализм).
С другой стороны, демократия, то есть, народовластие – подлинное народовластие – возможно только тогда, когда все представители народа знают друг друга и способны непосредственно обсуждать общие проблемы, а такое возможно только в очень небольших политических образованиях, в идеале в пределах одного города, о чем писал еще Аристотель. Во всех остальных случаях под демократией всегда будет подразумеваться нечто иное, ибо власть всегда едина, неделима, монадична. Таким образом, под именем демократии (в отличие, например, от монархии или, в современных условиях, партократии) всегда существовала, существует и будет существовать некая криптократия, манипулирование «большинством» для которой есть лишь вопрос техники.
Диктатура, которой посвятил свое фундаментальное исследование Карл Шмит и о которой пишет сегодня Дугин, возвращая этому слову его первоначальный смысл, есть на самом деле такая же форма осуществления криптократии, как и современная (в отличие от античной или, скажем, староновгородской) демократии. В этом смысле само по себе слово «диктатура» не несет в себе никакой оценочной нагрузки – ни положительной, ни отрицательной. Другой крупнейший государствовед начала ХХ века, Лев Тихомиров (многие позиции которого совпадают с позициями Карла Шмита), предлагал отказаться от понятий «прогрессивный» и «реакционный» и ввести в употребление термин «жизнеспособность государства». Так вот, отношение к проблеме диктатуры определяется именно критерием жизнеспособности, и ничем иным. В этом и состоит пафос статьи Александра Дугина. В этом ее непреложная правота.
Диктатура – временное правление, ограничивающее определенный правовой порядок. Однако, она устанавливается от имени иной, легитимной власти. Или же сама утверждает свою легитимность в качестве власти временной. Так по Шмитту и так чаще всего понималась диктатура в истории, начиная с Древнего Рима. Это абсолютно верно, но на сущность диктатуры можно смотреть и шире.
На самом деле диктатура существует везде, где есть государство, а «демократические свободы» всегда этой диктатурой ограничены в рамках ее задач. Всякое государство – так или иначе диктатура. Демократическое, тем более, поскольку опирается на массовую силу. Сами по себе демократические институты – только форма. Так, например, в современной Европе существуют абсолютно табуированные для «демократического обсуждения» темы – в основном это касается истории 20-30-х годов прошлого века и ряда фактов истории Второй мировой войны, вплоть до массовых бомбардировок мирного населения стран «Оси» англо-американской авиацией. За «исторический ревизионизм» в современной Европе можно получить до пяти-семи лет тюремного заключения или полный остракизм «по отбытии». И это вполне естественно – современные евроструктуры плюс «национальные правительства» суть также диктатура, причем диктатура в шмиттовской терминологии, «комиссарская», то есть, осуществляемая от имени по поручению некоей иной суверенной власти – явной или тайной. Здесь надо иметь в виду, что Карл Шмитт писал свою книгу тогда, когда многие многовековые процессы исторического становления еще не вошли в свою окончательную завершающую всё стадию.
С другой стороны, когда Президента Белоруссии Александра Лукашенко называют «последним диктатором Европы» (разумеется, подразумевая, что его следует свергнуть), утверждают откровенную безсмыслицу (если по Шмитту). Александр Лукашенко был избран подавляющим большинством белорусского избирательного корпуса, и, если Европа признает легитимным распад СССР, то она должна автоматически признавать легитимность власти Белорусского Президента. В случае с Белоруссией мы являемся свидетелями откровенной манипуляции сознанием через игры в слова. Американцам и европейцам не нравится независимый курс Александра Лукашенко – в этом все дело. Понятие диктатуры здесь не причем.
В то же время некоторые частные исторические вопросы, затронутые в статье Дугина, могут иметь и несколько иной ракурс. Это касается, пожалуй, в наибольшей степени 1917 года. Так, в частности, хотя Дугин совершенно правильно называет (в шмиттовской терминологии) большевистскую диктатуру «комиссарской», то есть, осуществляемой от имени и по поручению – в отличие от диктатуры «суверенной» – однако, утверждать, что за ней реально стоял «мировой пролетариат», возможно, было бы опрометчиво. На наш взгляд, само понятие пролетариата столь же фиктивно, сколь и понятие «демократии» (для самого Маркса это слово было лишь внешней сигнатурой его более глубоких гностических идей, отчасти нашедших отражение в «Философско-экономических рукописях 1848 г.»). Для российских же большевиков марксизм вообще скорее был просто «языком». Как и за любой другой «комиссарской» диктатурой, за большевиками стояла криптократия.
Можно спорить о том, какова была природа этой криптократии. Господствующей (разумеется, на неофициальном уровне) является точка зрения о том, что это было властью одного из заметных этноконфессиональных сообществ, а также мирового масонства. Однако есть и иные, противоположные точки зрения, например, о том, что заговор (именно октябрьский, а не февральский, действительно масонский) носил чисто национальный и имперский характер (с участием Генштаба и спецслужб) и был связан с попыткой преодоления идущей к этому времени два с половиной века вестернизацией (сам Дугин ранее высказывал мысль о том, что за ним могли стоять и некоторые старообрядческие согласия), причем «инородческий элемент» был использован чисто оперативно, а затем постепенно уничтожен.
Французский исследователь Жан Робен высказывал довольно экзотическую точку зрения о некоем «Ордене Вия», антимасонском и антиромановском одновременно. Мученическую смерть самого Государя и всей Царской Семьи мы нисколько не ставим под сомнение, более того, в этом контексте она еще более явно предстает как искупительная жертва – речь здесь просто о другом, о природе самой диктатуры, о том, кто реально стоит за «комиссарской» диктатурой большевиков.
Так или иначе, уже к концу 20-х годов «комиссарская» диктатура перерастает в «суверенную», а 1943 год, год «коренного перелома» в Великой Отечественной войне, стал и годом окончательной легитимации только по видимости коммунистической власти, а чрез восстановление Патриаршества Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин обретает статус римско-византийских «солдатских императоров». Александр Дугин указывает, что «суверенная диктатура» объективно имеет тенденцию к восстановлению династического принципа, и это находит определенное подтверждение: при Н. С. Хрущеве сын Сталина Василий находился в изоляции, фактически в ссылке, где и скончался.
Современный исследователь Сергей Фомин в недавно вышедшей книге «На царской страже» приводит документы и свидетельства о том, что сам Сталин в конце жизни обращался к Патриарху Алексию I с вопросом о том, существует ли в Церкви чин тайного венчания на Царство. Ни самому Фомину, ни, тем более, нам не известен ответ Патриарха. Не будем мы и выносить каких-либо суждений по этому поводу, поскольку нам важен здесь только один вопрос – о природе диктатуры, ее смысле и взаимодействии с другими государственными типами.
Без сомнения, характер «комиссарской диктатуры» носил и режим Ельцина, причем кто за ним стоял, совершенно очевидно – США, блок НАТО и транснациональные компании. На это Дугин указывает абсолютно правильно. Тем не менее, и вокруг Ельцина существовала, путь в зачаточном состоянии, «русская партия», стремившаяся к трансформации «комиссарской» диктатуры в суверенную и пытавшаяся (через А. В. Коржакова) подчинить себе т. н. «семью» (после отставки Коржакова «семья» была переподчинена совсем другой, совершенно чуждой и враждебной России, криптократии).
Для нынешней, «путинской» поры характерно балансирование администрации между ее «комиссарскими» функциями от имени и по поручению тех же США и ТНК и собственным стремлением к суверенитету, связанному с тем, что сама эта администрация во многом сформирована спецслужбами из их же представителей, а спецслужбы, при всем уроне, нанесенном им «перестройкой» и правлением Ельцина, сумели сохранить преемственность не только со спецслужбами советскими, но и имперскими (они, собственно, никогда и не прерывались, даже в 20-е годы), причем в последние годы упор все более делается не на советскую, а на имперскую преемственность. Насколько удастся преобразование «комиссарской» диктатуры в суверенную, а затем и переход к полноценной исторической государственности, будет ясно уже очень скоро. Во всяком случае, очевидно, что так или иначе нам все равно придется пройти через этап общенациональной мобилизации (как об этом говорил и сам Президент Путин), а это невозможно без выведения наружу – в большей или меньшей степени – криптодиктатуры в диктатуру открытую. Однако, как справедливо пишет Александр Дугин, на этот раз это будет уже диктатура в интересах не узких групп, а России в целом, а потому она будет признана подавляющим большинством населения страны.
Статья Дугина является не только «исправлением имен», но и «промывкой мозгов» в самом лучшем смысле этого слова. Если мы хотим вернуть, а затем и приумножить мощь России, нам вообще следует изрядно «промыть» наш политический словарь, накопившийся за многие десятилетия и часто абсолютно безсмысленный. На очереди такие понятия, как «разделение властей», «правовое государство», «гражданское общество». Наконец, нуждается в своем глубоком историческом и юридическом осмыслении и само понятие демократии.
Владимир Карпец
