Безусловно, экономический блок правительства – Кудрин, Греф – тяготеют к либерально-гайдаровскому, американскому пониманию функций государства в экономике, и, в целом, ориентированы на их минимализацию, по крайней мере, теоретически. Это уже дает какие-то критерии. Но здесь возникает второй момент – Россия недавно была коммунистической страной, где вообще все функции были у государства, и это накладывает печать на инерцию функционирования институтов и на психологию российских чиновников.
И возникает интересный момент: такие либералы, как Чубайс, попадая на ответственный пост, начинают вести себя как чиновники ультрасоциалистического толка, как монополисты, превращая вверенную им отрасль в личную епархию, и если и разукрупняют ее – то, через подставные фирмы для сохранения и укрепления контроля. Даже либералы, убежденные либералы, либералы – фанатики, радикалы и экстремисты, даже они, оказываясь на чиновничьей работе, ведут себя как заправские социалисты, а другие, которые не являются либералами – тем более. И тут возникает такой момент, формально государство декларирует либерализм устами экономического сектора правительства, и так и оценивает исходя из этого критерия функции государства.
Но на практике либеральные декларации накладываются на инерциально-социалистическую управленческую институциональную реальность, вообще никакого отношения к либеральным выкройкам не имеющую. И возникает некое замешательство, потому что проводимые административные реформы теоретически должны проводиться в либеральном ключе, с сокращением избыточных, с точки зрения либералов, функций. У нас тупик связан с тем, что либеральный дискурс, либеральные декларации, либеральный формализм при оценке процессов административных реформ, в попытке придать либеральный характер этим реформам, пробуксовываются и сводятся на нет из-за инерции институтов и психологии чиновников. И многие чиновники не готовы к добровольному отказу от условий колоссальной коррупции, которую более удобно практиковать в сильном, но коррумпированном государстве, чем в условиях свободной конкуренции.
Коррупция – это теневая сторона государственного монополизма, потому что кого коррумпировать в условиях абсолютно свободного рынка? Там есть рэкет, есть конкуренция, ее жесткие формы. У нас же декларируются либеральные реформы, готовятся либеральные постановления и решения, а реальность совершенно не либеральная, и противящаяся этому либеральному подходу. Получается, что сторонники либерализма либо сдаются под давлением обстоятельств, либо сами становятся активными противниками своих же собственных идей на практике. Именно это и происходит с Грефом и Кудриным, которые все больше и больше на практике отступают от либеральных норм и догм. А если к этому еще добавить, что наряду с концептуальным ультралибералом Грефом в правительстве существует Фрадков, придерживающийся социал-демократической ориентации (не просто по факту, а по идеологии), то естественно, что в правительстве, не имеющем ясной политической платформы и состоящей из случайных технических фигур никакой гармонии быть не может. И любая реформа будет заторможена.
Что касается Примакова, то никакой политической программы, кроме определенного приятного позднесоветского стиля, он не несет. Я думаю, Путин с ним встречался ради совершенно другой вещи - просить его рекомендации как реального профессионала по Ближнему Востоку, по исламскому миру, где для России возникают новые неприятные моменты. А разговоры об административной реформе и об отказе государства от избыточных функций – это, на мой взгляд, из серии каких-то невнятных деклараций, которые не интересны ни тому, кто их произносит, ни тому, кто их слышит, а выполнять их вообще никто не собирается. Это элемент виртуального пиара, и пока нет реальной, понятной всем идеологии, за которую можно и нужно было бы отвечать, у нас эти реформы будут двигаться по порочному кругу.
Я противник либеральной экономики, сторонник евразийского подхода, который гораздо ближе к социал-демократии. Когда я говорю, что у нас нет либерализма, я просто констатирую, что у нас есть либеральный дискурс, а либеральной практики нет. Критерии смещены, искажены, некого привлечь к ответу за происходящее в административной сфере. Поэтому речь о разгосударствлении идет под аккомпанемент реальной национализации, например, мы это видим в нефтяном секторе. Государство устанавливает прямой контроль над стратегическими областями, я считаю, что это очень хорошо, но нужно называть вещи своими именами. Можно было бы сказать – правительство берет курс на укрепление полномочий государства в стратегических секторах экономики, это наша программа, а в других вопросах, где государственные интересы нейтральны или безразличны, мы, наоборот, уходим. Это надо декларировать, это программа, это политическая платформа. Но мы не слышим этих деклараций, мы вынуждены отгадывать ребусы, шарады – говорят одно, делают другое, получается третье, а в результате хотят четвертого, декларируют пятое и так далее. Это очень запутанный момент, и прямому анализу он не поддается, и люди, которые пытаются в этом разобраться, просто хватаются за голову, понимают, что здесь такое количество несуразностей и логических противоречий в одном абзаце, что дальше ехать некуда. А чиновники только и рады.
"OpEc": А разве нет золотой середины, есть же такое понятие как мобилизационная экономика?
Александр Дугин: Это вообще отдельная тема. Мобилизационная экономика – это экономика, которая берет курс на приоритетное развитие некоторых стратегических областей. Она вводится только в определенные периоды, когда государству необходимо совершить технологический рывок, и представляет собой очень специфическое сочетание приоритетных инвестиций госсектора в ряд прорывных направлений, довольно четкие и жесткие таможенные барьеры и стимуляцию частного сектора в некоторых областях. Особенно важна при этом идеология национального возрождения. Ни одного из этих элементов у нас нет. Для мобилизационной экономики необходима мобилизационная идеология и мобилизационное общество, мобилизационная национальная идея. Для того, чтобы ее реализовать, необходимо максимальным образом сконцентрировать управленческие функции в одном источнике, и действовать авторитарно и очень последовательно. При нынешнем состоянии российской элиты мобилизационная экономика просто невозможна в силу коррупционной ориентации ее основных элементов. Это разложенные люди, которые обогатились за счет разложения, которые копили и обирали, а не тратили и работали. Это эксплуататоры государственной энтропии, которые ловко присосались к некоторым отраслям, дающим прибыль – к природным ресурсам. В этом отношении мобилизационная экономика – это нечто прямо противоположное тому, что мы имеем сейчас, это и не чисто либеральная экономика, и не чисто социал-демократическая, это некий национальный вариант экономики. Но ни одной предпосылки для введения мобилизационной экономики в России нет. Это требует вообще других настроений и действий, вплоть до расстрелов, потому что мобилизационная экономика без ответственности крупных чиновников за их деяния невозможна. А объявить об этом и дать понять, что это серьезно, можно только расстреляв определенную долю грандов нашей экономики, в том числе, крупных чиновников. Поэтому мобилизационная экономика – это интересный вариант, очень важный для России, но это не промежуточное состояние между либеральной и демократической экономикой, это вообще особый сценарий. Он не может быть долговременным. Это очень сильная концентрация энергий, четкое выполнение поставленных задач и очень высокая степень ответственности, чего в российском обществе кроме как репрессивными мерами никак не добьешься. Японцы и немцы – организованные люди и способны к мобилизационной экономике. Русских можно принудить к мобилизационной экономике путем репрессий, и я считаю, что это один из выходов. Но мы к нему явно не готовы.
"OpEc": Но это с идеологической точки зрения. Ведь с экономической точки зрения такие предпосылки есть, например, госдотации, можно же особые экономические зоны обозначить как дотации из-за снижения налогового бремени? Таможенный контроль – тоже сейчас что-то делается.
Александр Дугин: Протекционизм, да. Но мобилизационная экономика вводит протекционистские меры и свободные экономические зоны, т.е. создают условия, которые ставят в выгодные положения национальных производителей и креативный сектор, с одной конкретной целью – сосредоточить все усилия на технологическом прорыве. Недостаточно создать производителям автомобилей, например, льготные условия по сравнению с конкурентами, или освободить от налогов людей, чей бизнес будет находиться в свободной зоне. Важно еще стимулировать технологический рывок в этих областях, что возможно только при вполне определенном настроении и состоянии экономической и политической элиты, которая будет заведомо ориентирована на то, чтобы использовать эти условия для экономического рывка.
Если не будет мобилизационного состояния, те же экономические зоны и таможенная политика приведут к еще большему разложению секторов, которые окажутся бенефициантами этих мер. Отечественный автопром окончательно разложится и вообще перестанет соответствовать каким бы то ни было стандартам. Люди в особых экономических зонах будут просто бодро заниматься частным бизнесом, не платить налоги и выводить деньги в оффшоры. Таково состояние общества. Протекционизм может быть элементом мобилизационной политики, но только в мобилизационном обществе, когда идея использовать подобные условия для собственной выгоды и для продолжения энтропического разложения, не может прийти никому в голову.
Сама мысль об этом должна просто ужасать человека, потому что она должна быть сопряжена с бряцанием кандалов. У нас она сопряжена с бряцанием стаканов и рюмок в Куршавеле. У нас мысль о том, что появятся протекционистские меры, приводят в радость, в восторг монополистов, которые думают – ух ты, мой банк в оффшоре, это первая мысль. Он думает о том, как он будет жиреть. Омерзительные, искурившиеся, истаскавшиеся людишки эпохи реформ, разжиревшие на роскоши, думают о том, как они будут покупать новые яхты. И они будут продолжать разложение, пока этому не будет положен предел. Предел должен будут положен жесткий, и тогда можно будет говорить, что подобного рода меры будут способствовать мобилизационной модели, но сами по себе они могут быть использованы и для дальнейшего разложения. Кстати, тут правы либералы, которые говорят, что это не панацея – конечно, не панацея.
Я противник либерализма, но они правы в том, что в определенных условиях протекционизм и свободные экономические зоны породят еще большую степень халтуры и коррупции. А если пойти по либеральному пути, то конкуренция пробудит некоторые внутренние ресурсы, но к тому времени, когда она их пробудит, России может просто уже не оказаться. Ее растащат по частям более активные и собранные государства, которые не только на Западе, но и стремительно поднимаются на Востоке. Либерализм для нас чудовищен и губителен, и коррупционная социал-демократия тоже не менее чудовищна и губительна.
Нужна мобилизационная экономика, которая невозможна без мобилизационной идеологии и без мобилизационной политики. Все это можно найти только в евразийстве.
"OpEc": То есть, сегодняшняя ситуация – это не одна линия, а две параллельные – социал-демократия и либерализм?
Александр Дугин: Они переплетены, запутаны, никем ясно не осознаются, находятся в антагонизме, еще и диалектически, поскольку у нас либералы – по сути, социал-демократы, а социал-демократы – по сути ворье. Поэтому каждый является не тем, кем он является, говорит не то, что думает, ни за что не отвечает. И все это пронизано колоссальной, извечной коррупцией и стремлением пожить хоть день да по-своему. Это психология современного российского чиновничества и крупного частного бизнеса. С такой психологией Россия обречена. На смену этому выродившемуся и декадентскому классу должны прийти новые люди, новая евразийская элита.
