Одна из задач нашего "Евразийского Экономического Клуба" – это разработка нелиберальных альтернативных экономических моделей.
Еще одно направление нашей теоретической работы – это разработка теории экономической интеграции постсоветского пространства. Ни в структурах СНГ, ни в ЕврАзЭС нет связных представлений об экономических интеграционных процессах, есть практика, есть какие-то решения, задания Президента, но теории нет. Выработка теории экономической интеграции постсоветского пространства – наша задача. У нас есть группа экономистов, которые занимаются этими вещами.
Далее, мы работаем над проблемами экономики российских регионов, которые настолько отличаются друг от друга, что требуют подчас совершенно особого подхода. Наш Клуб работает в четырех направлениях в сфере экономической теории.
Вместе с тем, наш Клуб выступает и как самостоятельный хозяйствующий субъект и как площадка для бизнес-контактов представителей разных регионов и стран, в первую очередь стран СНГ. Наш клуб существует для того, чтобы экономика Евразии заработала. Для этого надо выработать определенные теоретические теории и сопроводить их конкретной практикой.
Экономическая синхрония как основа евразийской теории хозяйства
С точки зрения философии евразийства, одномерного одностороннего прогресса в истории не существует. Широко распространенное представление о том, что мир движется поступательно, от худшего к лучшему евразийство считаем ошибочным. Напротив, развитие мира, и в том числе, экономическое развитие общества, происходит циклически. И даже самые высокоразвитые культуры после цепочки катастроф возвращаются на прежний уровень. Любой прогресс сменяется фазой регресса. При таком подходе, нет представления о том, что модернизация является абсолютным и единственным направлением, всегда непременно – от худшего к лучшему, поэтому сам этот термин "модернизация", в том числе и модернизация экономики, можно поставить под вопрос. Модернизация представляет собой циклическое явление. Она обратима, локальна, может затрагивать лишь отдельные аспекты общества, а может меняться на прямо противоположный вектор.
Многие вещи, которые происходят сегодня на постсоветском пространстве подтверждают это наблюдение: мы видим, что на наших глазах осуществляется архаизация многих экономических процессов. До определённого момента мы развивались в индустриальном направлении, сегодня же в одних областях перешли к прединдустриальному состоянию, а в иных – к постиндустриальному.
Здесь следует упомянуть представление о трех мирах, которое является культовым, фольклорным, мифологическим представлением традиционного общества, сохранившемся до сегодняшнего дня у многих народов, например у якутов. В православной церкви тоже существует три параллельных мира – ад, рай и человеческая реальность. Если спроецировать это учение о трёх мирах на конкретную историю, в мире возникает дополнительное вертикальное измерение, которое является символом вечности. Вечность, которая не зависит ни от чего, и делает относительными все события горизонтального мира. Вечность релятивизирует время и прогресс, показывает возможность параллельных времён, и приводит напрямую к циклическому видению.
Приняв гипотезу Вечности как рабочую, и спроецировав её на область экономики, мы получаем теорию экономических циклов, т.е. представление о круговом, а не линейном развитии хозяйственного уклада. Это переход от экономической диахронии, описываемой в категориях "раньше-позже", "уже-ещё не", "развитое-недоразвитое" и т. д. с соответствующими оценками, к экономической синхронии, предлагающей рассматривать развитие как циклический процесс, где между циклами, безусловно, существуют аналогии, но общего единого для всех универсального направления развития просто не существует. Экономическая синхрония приводит к выводу, что одновременно в одном и том же обществе, а тем более в различных обществах могут существовать различные технологические формации и экономические уклады. Эти уклады качественно отличаются, но не представляют собой ступени поступательного развития, а скорее особые фазы, подобные возрастам человеческой жизни, установить иерархию среди которых весьма проблематично – ведь странно считать, что ребёнок это просто недоразвитый взрослый, взрослый – недоразвитый старик, а старик – несовершенный недоделанный труп. Каждый возраст имеет свое качественное значение и свои присущие только ему критерии нормы и совершенства. Точно также с позиции евразийской экономики нельзя утверждать, что традиционные формы хозяйствования, – например, оленеводство и охотничий промысел чукчей, юкагиров или якутов, – являются примитивной фазой развития, низшей по сравнению с индустриальным или постиндустриальным обществом.
Евразийцы считают, что существуют различные циклы хозяйствования, и не всегда переход от одного к другому есть прогресс. Вернее: прогресс в технической сфере может сопровождаться регрессом в иных аспектах хозяйственной жизни, представляющей собой объёмный и многомерный процесс, сопряженный с культурой, традицией, специфическим структурированием жизненных энергий.
Мы можем наметить наиболее универсальные точки развития, но сплошь и рядом после достижения некоторого критического порога отрицательные аспекты начинают перевешивать положительные, и мы сталкиваемся с серьёзным кризисом, который подчас сопровождается отступлением экономической жизни к прежним уровням, а иногда и полным регрессом.
В современной индустриальной и постиндустриальной экономике существуют фундаментальные кризисы, и как наиболее яркое их выражение – экономика войн и конфликтов, которая по мере развития оружия массового поражения становится опасной для самого бытия человечества, т.е. несёт в себе заряд чистого негатива.
Именно к такому страшному кризису, с точки зрения евразийства, приближается современная постиндустриальная цивилизация: это вероятность экологической катастрофы, демографического взрыва, энергетического исчерпания недр, моральной деградацией самого человеческого вида, приблизившегося вплотную к перспективе клонирования, разложение всех традиционных форм коллективов – вплоть до семей. Автономизированная логика технического прогресса постепенно поменяла самих центральных субъектов экономической деятельности – от конкретных людей и человеческих коллективов, например, наций, мы перешли к расплывчатой концепции «индивидуального множества», утратившего любые качественные определения и стоящего на пороге промышленного воспроизводства псевдо-человеческих типов. Это прекрасно вписывается в логику циклического евразийского видения: прогресс сочетается с регрессом, и за пиком подъёма неотвратимо следует падение. При этом евразийцы считают, что – поскольку возврат легитимен и прошлое не является негативным само по себе – можно сознательно и безболезненно в определённый момент менять курс развития и спокойно поворачивать на 180% , переходя на предшествующие экономические циклы. В любом случае, евразийская экономическая теория признаёт правомерность циклов, и это предопределяет другие более частные выводы.
Исходя из этого первый теоретический, фундаментальный постулат евразийского экономического мышления можно сформулировать так: любую экономическую ситуацию следует рассматривать как циклическую, а не как развивающуюся только планомерно и поступательно. Чтобы оценить экономическую ситуацию, необходимо поместить её в исторический, культурный, географический, национальный и религиозный контекст. И именно этот контекст помогает нам понять, с каким циклом и с какой его фазой мы имеем дело. Исходя из этого мы понимаем, что необходимо принимать за норму и как её поддерживать в каждом конкретном случае.
Если мы подходим к любой экономической ситуации с универсальными мерками однонаправленного прогресса, то мы упускаем из виду качественные стороны, и наши действия могут привести к непоправимым и неоправданным издержкам. Так рецепты Международного Валютного Фонда, примененные к архаической экономике Сомали, привели к её полному краху, несмотря на финансовые вливания и кредиты, в результате чего эта страна, совсем недавно экспортирующая продукты питания в Кувейт, Саудовскую Аравию и Объединенные Арабские Эмираты, оказалась за чертой бедности и всеобщего голода. Баланс традиционного хозяйствования был нарушен, вместо дешёвых, но необходимых маиса и триго все поля переквалифицировались на разведение дорогостоящих, но плохо растущих фруктов, и в довершение всего приватизация колодцев привела к всеобщему голоду и полной деградации общества. На этом примере легко понять, чем отличается евразийский циклизм от либерального универсализма: евразийство начало бы с исследования существующей структуры сомалийской экономики и обратила бы все усилия на укрепление и поддержку существующих направлений с частичной модернизацией отдельных областей промышленности или сельского хозяйства – с чутким вниманием к общему балансу. Это потребовало бы больше времени, но дало бы надежные и позитивные результаты. Либеральные реформы по советам МВФ прошли стремительно, но закончились катастрофой, последствия которой ощущаются до сих пор – хотя прошло уже более 10 лет.
Концепция "трёх миров" делает относительной концепцию линейного времени, касающейся только одного из миров – промежуточного мира – в котором происходит развитие, в то время, как в верхних и нижних мирах течёт другое время, развертываются иные процессы. Привлечение этих измерений – измерения души, культуры, нравственности в экономическую деятельность, сразу же меняет всю картину.
Возьмем, например, прогресс по-американски. Мы видим высокий уровень технологий, материальный комфорт, высокие доходы, развитую индустрию развлечений. В "среднем мире" налицо развитие и прогресс. Теперь давайте посмотрим на культурное состояние общества, которое живёт в условиях этого материального прогресса, и мы увидим здесь тревожные образы – вырождения, распада, развращенности, утраты моральных ценностей и норм. Это уже – проявление "нижнего мира", инфернальные пейзажи. Наложение этих двух миров делает прогресс и поступательное развитие экономики, техногенную цивилизацию, американскую модель относительной категорией.
Методология евразийского экономического мышления – это представления о том, что в разные моменты идут разные циклы. Идея поступательного развития призывает сравнивать несравнимые вещи. Современная западная модель считается эталоном. А все иные модели – либо её карикатурами, либо предварительными стадиями развития. Сам термин «развитие» может привести к неверному пониманию, поэтому лучше употреблять термин «циклы». Циклы – это понятие, объективно фиксирующее различные трансформации и процессы без их окончательной линейной оценки по шкале «лучше-хуже». Цикл фиксируется и описывается на основе математической, социологической модели, на основе строго определённого контекста.
Экономика прединдустриального общества – модернизация как внешний фактор
С учётом этих пояснений и конкретных наблюдаемых вокруг нас процессов можно сделать один важный для евразийской экономической теории вывод. Необходимо рассматривать три наиболее общие парадигмальные структуры общественно-хозяйственных отношений.
Первая: прединдустриальное общество или общество премодерна. Социология определяет понятием "премодерн", "предсовременное" общество или "традиционное общество" то общество, которому соответствует прединдустриальный (допромышленный) экономический уклад. Здесь тоже можно выделить разные стадии, но доиндустриальный уровень развития имеет ряд постоянных характеристик – преобладание сельского хозяйства, скотоводства и охоты (включая собирательство), концентрация трудовых общин в небольших поселениях, слабое развитие товарно-денежных отношений, отсутствие накопления капитала. Если в таком обществе искусственно и ускоренно прививать рыночную инфраструктуру, "в лоб" индустриализировать его, то мы получим нечто искаженное и уродливое. Отсутствие соответствующих хозяйственных навыков будет восполняться притоком мигрантов, принадлежащих к обществам иного цикла, баланс производительных сил и производственных отношений начнёт разрушаться, вся социальная система начнёт разлагаться.
Причём очень важно, что процесс модернизации "традиционных обществ" отнюдь не является органичным и естественным процессом, свойственным всем культурам и народам. Хотя элементы индустриального и капиталистического уклада есть почти везде, но полноты реализации они достигли исключительно в определённом историко-географическом контексте – в Западной Европе, начиная с эпохи Реформации, и культурной и идеологической опорой этих процессов послужило весьма специфическое толкование христианства протестантскими теологами, которые возвели индивидуализм и материальное благополучие в ранг религиозных добродетелей. По этому поводу подробно высказался Макс Вебер в своей знаменитой книге "Протестантская этика и дух капитализма". Иными словами, сам факт естественного перехода от прединдустриального (традиционного) общества к индустриальному является уникальным и единичным случаем, имевшим место в Западной Европе в Новое Время. Практически во всех остальных случаях мы имеем дело с вынужденной (искусственной) модернизацией, которая была либо результатом прямой колонизации тех или иных регионов западно-европейскими державами, либо формой ответной защиты от посягательств всё тех же западно-европейских держав. По сути, теоретики прогресса и универсального развития абсолютизировали частный опыт экономической и социальной истории Западной Европы и приравняли его к общеобязательному и "вселенскому". Причём такой технологический и хозяйственный сценарий индустриализации теснейшим образом связан с определённой идеологической доминантой, которая отсутствовала в иных типах традиционного общества, выстроенных на совершенно иных основаниях и развивающихся по совершенно иному сценарию.
Табуирование "проклятой части" – экономика дара, экономика жертвы
Интересны в этом отношении исследования Марселя Мосса относительно сакрального табуирования прибавочного продукта в "традиционных обществах" и требования его антиутилитарного использования – в частности, через ритуал жертв и коллективных праздников. В определённые священные дни у многих народов существовал религиозный обычай собирать с трудом и по капле накопленные плоды хозяйственной деятельности, чтобы разом – и совершенно иррационально – их уничтожить через пир, требу, жертвоприношения и т. д. В частности, наиболее выразителен ритуал потлач, практиковавшийся у северо-американских индейцев, во время которого уничтожались дары. Считалось тем больше чести индейцу, чем более дорогую вещь он уничтожит на глазах другого индейца. С накопленными и непотраченными товарами и продуктами связывались тёмные легенды, они относились к «проклятой части», которая должна была быть использована в сакральных, т.е. нерациональных, непродуктивных целях, так как в противном случае она принесла бы несчастье всему коллективу.
В традиционном обществе преобладает экономика дара. И когда общество в результате хозяйственной деятельности наращивает избытки, тогда устраивается праздник, на котором избытки подъедаются, или сжигаются, или всё дарят богам или духам. Избыток опасен, это нарушение баланса, он становится сакрально ненужным, и его отдают в жертву производящим силам природы. Отсюда экономика жертвы.
Нечто аналогичное – в частности запрет на ростовщичество, этика нестяжательства и т. д. – существовало и в развитых монотеистических религиях. И радикальный перелом в этом отношении к прибавочному продукту произошёл только в Европе Нового Времени строго параллельно – исторически и географически – распространению протестантской морали, которая превозносила накопительство, скаредность и сверхрационализацию хозяйственного процесса вопреки всем другим монотеистическим религиям и другим ветвям христианства – в первую очередь, Православию и католичеству.
Религиозно-идеологическая предпосылка капитализма: протестантизм, дескрализация
В определённый момент протестантские страны Европы сделали такой идеологический религиозно-этический жест, который повлёк за собой переход к иному укладу и создал предпосылки для индустриального развития и окончательного преобладания товарно-денежных отношений. Остальным странам – как европейским, но не протестантским, так и неевропейским – эта индустриальная модель с того момента преподносилась как нечто обязательное и универсальное. Но чтобы утвердиться в конкретном "традиционном обществе" парадигма индустриализации должна была разрушить духовную основу этого общества, в частности, отменить табуирование накопительства, иные аспекты непротестантской этики. Следовательно, индустриализация и индустриальная модель для большинства разновидностей "традиционного общества" есть продукт внешнего воздействия, а не закономерный этап органического развития. Там где нет «вестернизации», т.е. прямого колониального вторжения Запада, там нет и индустриализации – колониальной или защитной, там сохраняются нормы "традиционного общества", а товарно-денежные отношения и аналоги протестантской этики не возникают. Экономика накопления не развивается, устойчиво существует экономика дара.
Евразийство на стороне экономики дара
Экономика "традиционного общества" рассматривается в евразийской экономической теории как вполне совершенная и законченная в самой себе модель, которая основывается на вполне осмысленной и корректно сформулированной системе взглядов и верований, и все общества, которые живут в прединдустриальном порядке хозяйства, по совокупности критериев вполне сопоставимы с иными обществами: если на уровне комфорта и технических средств они уступают, зато экологические системы, энергетические аспекты жизни, духовная насыщенность и обрядовая сторона, напротив, явно превосходят современные западные и вестернизированные коллективы и страны. Привлечение к сравнительной оценке не одного мира, а сразу "трёх миров", использование гипотезы Вечности, позволяет прийти к совершенно иным выводам в отношении тех форм традиционных обществ, которые сохранились до нашего времени. Евразийство рассматривает их как наиболее часто встречающиеся, а следовательно исторически оправданные и гармоничные формы хозяйствования, основанные на серьёзном культурном и мировоззренческом религиозном фундаменте. Отказ от презрительной оценки прединдустриальных экономических систем, внимание к их внутреннему устройству и позитивная переоценка их структур и контекстов является важнейшим элементом евразийского экономического учения.
Индустриальный цикл хозяйства: история и география возникновения
Теперь рассмотрим индустриальный цикл, современное общество. В чистом виде оно появилось в эпоху Просвещения в Западной Европе и установило новый набор идеологических, экономических и социально-политических критериев, составляющих основу капитализма или как критический ответ на него – социализма. Речь шла о модернизации. Это была модернизация традиционного общества в Европе и везде, куда влияние Европы проникало. Переход от аграрного уклада к промышленному производству, с соответствующими изменениями: перенос центра тяжести от города к деревни, утверждение новых стандартов, новой модели распределения благ, новых – по отношению к феодальным – идейных и этических принципов. Здесь возникает феномен накопления капитала, который прекрасно описан Марксом. Промышленное здесь осмысляется как более совершенное, чем аграрное.
Тут возникает интересное обстоятельство: в традиционном обществе аграрного типа преобладает циклическая, сезонная картина мира. В индустриальном обществе начинает доминировать время. В аграрном обществе – постоянство и вечность, в индустриальном – движение и прогресс. Возникает два совершенно разных отношения в хозяйственной системе. Промышленное производство или промышленная модель хозяйства начиная с первых зачатков в XVI веке, к XX веку становится массовым явлением.
Постиндустриальный уклад
Индустриализация идёт по всему миру и к концу 70-80 годов прошлого XX века ряд обществ, которые были во главе процесса перехода от предсовременного, прединдустриального к индустриальному и современному, достигает новой стадии – постиндустриальное общество. Промышленность опять становится также малозначимой, как в своё время при расцвете индустриализации было мало значимо сельское хозяйство. Складывается автономная финансовая сфера, которая гораздо важнее, чем реальная экономика, устанавливается полное преобладание финансовой автономии над производством. Известно, что в современной постиндустриальной системе количество финансовых обязательств и общий оборот ценных бумаг, включая специальные фьючерсные и хеджинговые документы – свопы, опционы, опционы к опционам и т.д. – многократно превышают реальный объём тех товаров, которые на эти виртуальные денежные средства можно приобрести. Денежная сфера и фондовый рынок ценных бумаг приобретают самостоятельный характер, почти полностью автономный от реального производства. И отдельные виртуальные трансакции – например, манипуляции с долгами стран Третьего мира – подчас превышают объемы ВВП даже крупных и развитых стран. А некоторые вполне модернизированные и высокоразвитые в промышленном смысле страны, например Малайзия, в одночасье становятся банкротами в спекулятивной фондовой игре. Вспомним тот кризис, который потряс мировую финансовую систему в 1998 году. Россия тогда не пострадала от этого только потому, что она была совершенно не вовлечена в эту постиндустриальную игру.
Три экономических уклада современной России
Наша экономика находится сегодня в фазе регрессивного индустриального цикла, с элементами (не очень значимого в экономике, но важного в социально-культурной сфере) цикла прединдустриального.
Таким образом, становится понятно, что процесс экономической модернизации российского хозяйства – это крайне двусмысленное и неоднозначное явление. В советский период мы стремились конкурировать с Западом в рамках только индустриальной модели. Когда Запад перешёл к постиндустриальной, мы растерялись, подняли руки и рухнули. Мы не поняли, что происходит. Хотя многие аграрные общества сопротивлялись модернизации индустриальной довольно жестко – вплоть до затяжных национально-освободительных войн.
Сегодня же в России существует параллельно, синхронно, одновременно почти не пересекаясь, три экономических уклада.
Одна (незначительная) часть экономики России интегрирована в финансовую экономику постмодерна, постиндустриального общества. В основном, это технологии финансовые, крупные фондовые биржи. Хотя в нашей стране они ещё примитивны и слабы, но постепенно интегрируются в общий мировой рынок. Это транснациональный финансовый рынок. К этой же глобальной системе – но в качестве простых поставщиков ресурсов – относятся крупные олигархические монополии, которые выросли на манипуляциях с приватизированной государственной собственностью. В этом постиндустриальном экономическом планетарном укладе вся российская экономика величина почти бесконечно малая. Как любят повторять либералы: "В постиндустриальном обществе, в мире постмодерна, вся Россия со всей своей экономикой, со всеми людьми и пространствами стоит меньше, чем десять секунд торгов в Нью-Йоркской бирже". И действительно, если мы посмотрим на чистые цифры, то увидим, например, что дневные манипуляции на фондовых биржах с совершенно абстрактным долгом Бразилии стоят больше, чем весь годовой бюджет России.
Как видят проблему российской экономики олигархи?
Программа российских олигархов и ультралибералов в том, чтобы напроситься в индивидуальном порядке в мировой клуб постиндустриальной экономики, отбросив недоразвитое и недомодернизированное российское общество, как затратную и никчемную обузу. Кое кто из олигархов интегрируется лично в этот клуб, но там они – бесконечно малая величина, а приватизированная ими задарма Россия (со всем её индустриальным укладом, не говоря уже о прединдустриальных зонах) для них, в свою очередь, – бесконечно малая величина.
Михаил Ходорковский мыслил в таких постиндустриальных категориях, где нет таких понятий и ценностей, как государство, народ, нация, промышленность. Он мыслил в категории мировых глобальных сетей, транснациональных корпораций. Но он и сел.
Ходорковский говорил однажды, что пытался объяснить нашему Президенту, что государство и власть – это анахронизм. Но президент этого не понял. Хотя я считаю, что Президент все это понимает, просто придерживается немного другой системы взглядов. Пока, слава Богу, такой спор заканчивается в пользу нашего государства, и я совершенно согласен с позицией Путина в этом вопросе. Но я хочу сказать, что Ходорковский – не сумасшедший человек. За ним есть доля истины. Он верно описывает процесс, тенденцию и дерзко доводит эту логику до конца. Если Россия полностью примет логику постиндустриального уклада, критерии постмодерна, если она вовлечется в процесс финансовой виртуальной экономики, она превратится в бесконечно малую величину, и станет простым объектом глобализации, приняв её критерии и её нормативы. Согласно этим нормативам современная Россия – система индустриальная, причём не самая успешная. При переходе к постмодерну её значение – включая политико-социальные и властные институты, население, культуру и т.д. – по сути обнуляются, как приравниваются к ничто системы аграрного производства на фоне развития промышленности и капиталистических отношений.
Америка мыслит и действует в категориях постиндустриальной экономики, у которой многие миллиарды долларов ежесекундно двигаются в направление тех секторов, которые к нам, к России, к жизни россиян не имеют никакого отношения. Триллионные суммы виртуальной финансовой экономики постмодерна почти абстракция, так как имеют мало отношения к реальному сектору, но при этом они вполне действенный и реальный фактор, так как манипуляции с этими суммами могут вполне реально влиять на систему конкретных товаров.
Экономисты либеральной школы, демонстрируя практически алхимические схемы финансовых процессов внутри этой виртуальной экономики, могут убедить кого угодно и в чём угодно. Им не составляет большого труда доказать, что с экономической точки зрения (подчеркнем – в постиндустриальных условиях) нет никакой разницы есть Россия или нет, чтобы с нами не произошло, есть мы или нас нет, это, практически, ничего не изменит в мировой и глобальной рыночной системе. Отсюда такое пренебрежение к российской экономике, к российской политике.
Единственное, чем может ответить Россия на такое уничижительное (но логически оправданное экономической схоластикой цифр) отношение, это достать ядерную бомбу и сказать: "если вы так будете с нами разговаривать, вот что мы может с вами со всеми сделать". Понимая такую вероятность, Запад предлагает нам распилить все ракеты и свинтить все боеголовки. И тогда уже с нами вполне можно будет говорить таким тоном. С этого момента нам жёстко дадут понять, что мы с постмодерном не справились, а следовательно, логика экономического развития преодолела нас как «устаревшее явление», считаться с которым отныне не необходимо.
Еще раз хочу подчеркнуть: промышленное производство, которое нам ещё совсем недавно казалось пиком экономического развития, не имеет ровным счётом никакого значения для постиндустриальной (постпромышленной) системы, точно также аграрный сектор и традиционное производство для промышленного производства представляли нечто второстепенное.
Модернизация и постмодернизация
Постиндустриальный мир – это вполне конкретный экономический и социально-политический уклад, который возникает на определённой стадии развития индустриального общества и представляет собой определённую хозяйственную парадигму, существенно отличающуюся от парадигмы уклада индустриального. За определённой чертой процесс "модернизации" завершается, так как завершается преодоление последних остатков "традиционного общества" и преодолевать больше нечего. С этого момента уже не корректно говорить о модернизации. Начинается постиндустриализация или постмодернизация. А это означает, что на первый план выходят критерии, методологии и принципы, существенно отличные от нормативов модерна. И снова как в случае с неевропейскими традиционными обществами, постмодерн приходит извне, с Запада, который первым встал на путь модерна и первым обнаружил парадоксы глобализации и постмодерна. Постмодерн не вызрел нигде, кроме как на Западе, и особенно в США, и отныне Запада стал полюсом и двигателем не модерна, но постмодерна, распространяя на территорию планеты ту модель, до которой дошёл сам, но которая никак не следовала из логики развития других неевропейских обществ, модернизировавшихся по своей собственной логике.
В такой ситуации и находится современная Россия. С Запада в неё активно насаждаются модули постмодерна и глобализации. Экономическая глобалиазция – это воплощение постиндустриальных критериев в планетарном пространстве. Ярче и успешнее всего постмодерн воплощается в культуре и в СМИ, которые довольно быстро усваивают постмодернистический код. В той мере, в какой СМИ относятся к экономическому сектору, они представляют собой элемент экономики постмодерна, наряду с индустрией телекоммуникаций, некоторых биржевых и финансовых технологий, фондового рынка, хеджирования и т.д.
У нас сохранились остатки и промышленного уровня. Но индустрия, быть может лишь за исключением отдельных областей ВПК, в России сильно деградировала, и потеряла ритм развития. Сколько сил, жизней, целых народов было загублено в Советском Союзе во имя осуществления модернизации. Были достигнуты впечатляющие результаты, но сегодня весь этот подвиг сведён практически к нулю. Индустриальное развитие либо происходит, либо наступает деградация, и перед лицом внешних конкурентов и особенно перед лицом постиндустриальных технологий, все достижения стремительно девальвируются.
Русские пожертвовали собой ради модернизации
Модернизация – это суть трагедии русского народа. Вступив в модернизацию, сделавшись её агентами и носителями, русские в значительной степени утратили связь времён, контакты с традиционным обществом, со своими корнями, с религией, верой, культурой, голосом крови.
В последние века именно русские люди были носителями индустриального процесса, в то время, когда другие этнические группы и народы России и СССР жили, сохраняя параметры традиционного общества, прединдустриального уклада.
Русские вложились в модернизацию хозяйства и заплатили за это огромную цену. Но и её оказалось недостаточно, чтобы пройти этот путь до конца. Это если смотреть с точки зрения поступательного развития. В евразийской перспективе можно сказать, что Россия вошла в цикл модерна, но пошла в этом цикле по своему пути. В таком случае, особенность российской модернизации оценивается не как абсолютный провал, а как воплощение своеобразного и неповторимого исторического маршрута, обусловленного и дополненного логикой "событий", разворачивающихся в двух "других мирах", исходя из гипотезы Вечности.
Кризис индустриального уклада в современной России
В данный момент индустриальный цикл переживает сложное состояние и идёт в сторону деградации. Уровень промышленного производства явно не достаточен, чтобы справиться с переходом к постиндустриальному обществу. И российская экономика стремительно утрачивает наработанные за советский период преимущества. Отсюда переход к роли поставщика необработанных ресурсов – сырой нефти, газа, металлов и т.д. От развитой промышленной экономики Россия переходит к "зачаточной" промышленной экономике, двигаясь по индустриальному циклу модерна в "обратном" направлении – в сторону деградации.
Параллельно этому продолжают вырождаться – как бы по инерции модернизационного периода – аграрный сектор и традиционные формы хозяйства, и большие массы сельского населения – в первую очередь молодежи, перемещаются в мегаполисы и районные центры. К этому добавляются волны новых мигрантов из стран СНГ, оторванных от родных мест и от естественных хозяйственных функций. При этом села и деревни стремительно вымирают, и параллельно падению спроса на промышленных рабочих и сокращению рабочих мест в индустриальном секторе, повышается роль потенциального пролетариата – непрофессионального городского населения, способного выполнять лишь неквалифицированную работу.
Три экономические парадигмы и учёт дополнительных факторов
В современной России сейчас сосуществуют одновременно три формации, три парадигмы – прединдустриальный сегмент "традиционного хозяйства" (преимущественно в области сельского хозяйства), деградирующий индустриальный сегмент и сегмент постиндустриальной финансово-фондовой сферы, более или менее встроенной в глобальную экономику, но представляющий в ней микроскопический элемент. Причём в этой ситуации есть несколько полуэкономических или неэкономических факторов, которые придают ситуации совершенно особое значение: у России сохраняется значительный запас ядерного оружия, огромные территории, исключительно богатые природными ресурсами (которых столь недостаёт гораздо более экономически развитым странам) и исторический опыт "имперской" миссии, сформировавшей коллективную идентичность русско-советского человека. Эти три важнейших фактора едва ли могут быть лобовым образом оценены в экономическом эквиваленте – ядерное оружие, как потенциал глобального уничтожения человечества едва ли имеет конкретную цену и стоит не меньше, по крайней мере, чем все богатства мира; стоимость природных ресурсов можно подсчитать, но их резкое сокращение сравнительно с экономическим ростом ведущих мировых держав может уже в ближайшее время сделать их главнейшей резервной валютой мировой экономики; а духовный потенциал и "имперская" идентичность русского народа способны породить при определённых обстоятельствах такие мобилизационные энергии, которые могут существенно повлиять на хозяйственные процессы – если русские снова почувствуют впереди "великую цель".
Евразийский контекстуальный подход настаивает на том, чтобы учитывать эти не совсем экономические факторы наряду с иными показателями, несмотря на то, что установить прямые количественные индексы здесь вряд ли возможно. Вместе с тем фиксация влияния подобных факторов на корректное исследование истории хозяйственных процессов в России даст новый взгляд на понимание многих российских явлений, с трудом укладывающихся в классические схемы.
Евразийский постмодерн: фильтр
В отношении трёх экономических формаций, наличествующих в современной России, у евразийской экономической теории существует дифференцированное отношение. С нашей точки зрения самым важным здесь будет точное определение границ каждой из этих фаз в синхронном взаимодействии. Модернизация для евразийцев не самоцель, она необходима и позитивна в одних случаях и на одних уровнях, но вредна и разрушительна в других. Поэтому все три экономические парадигмы – прединдустриальная (традиционное общество), индустриальная и постиндустриальная – вполне могут сосуществовать, причём в едином географически секторе. Это предполагает чёткую дифференциацию, евразийскую дифференциацию.
Наша экономическая идея состоит в том, что России необходим евразйиский постмодерн (постиндустриальная составляющая), евразийский модерн (индустриальная составляющая) и евразийский премодерн (прединдустриальная составляющая).
Евразийский постмодерн рассматривается как специальный экономический модуль, связывающий российскую хозяйственную систему с мировой глобальной системой. Этот модуль должен быть полупрозрачным, т.е. не только соединять, но и изолировать, это должен быть фильтр. Экономическая логика функционирования мировой финансовой системы должна быть осмыслена и освоена особой группой российских экономистов, которые будут служить своего рода интерфейсом для взаимодействия с глобальными финансовыми институтами, но она же должна следить за дозированием и качественной дифференциацией получаемых на входе информационных импульсов. Постиндустриальные технологии и энергии должны адаптироваться к российской специфике с учётом многомерного понимания хозяйственной системы – в модели "трех миров" и при принятии гипотезы Вечности. Специалисты для этого рода занятий должны отбираться особенно тщательно, как сотрудники разведывательных организаций, которым предстоит досконально освоить язык враждебных контекстов, но сохранить при этом верность собственной идентичности. По сути, носители евразийского постмодерна должны готовиться к функциям "двойных агентов", преломляющих в себе и в курируемых институтах – евразийских биржах, фондовых рынках, банках и ТНК – токи постмодерна и расщепляющих их на пригодное и непригодное для внутреннего использования. Нечто подобное мы видим во внешнеэкономической практике Японии и Китая: экспансия японских и китайских корпораций на планетарном уровне, их тесное переплетение с иностранными ТНК не нарушают лояльности их ядра китайским и японским национальным ценностям, служат именно фильтром для развития внутреннего потенциала в высокотехнологичном ключе. Использование такого интерфейса традиционными обществами Японии и Китая в отношении западных стран, пребывающих в ином технологическом и экономическом цикле и сделало возможным бурный рост хозяйственных систем этих стран, при сохранении национальной идентичности. Аналогичные системы действуют в этих странах и по отношению к постмодерну, хотя постиндустриальные стратегии Запада кое в чём смогли пробить систему такой защиты, и вовлечённость японской финансовой системы в виртуальные биржевые игры стоила Японии тяжелейшего кризиса. Китай же предпочитает вообще заслоняться от постиндустриальных стратегий, ограничивая информационную экспансию Запада – законодательно запретив, к примеру, использование технологий Windows на китайской земле.
Россия должна двигаться именно в этом направлении и сосредоточить свои усилия в этой сфере на создании полноценного евразийского экономического фильтра перед лицом глобального постмодерна.
Одним из конкретных направлений в этом процессе является проект "региональной глобализации" – или "глобализации больших пространств", где экономической и информационной интеграции подлежит не всё мировое пространство, как на том настаивает глобалистский проект, но смежные и сходные по типу территории. Такие как Европа, страны СНГ, азиатские страны, исламский мир и т.д.
Постиндустриальный сектор российской экономики должен приоритетно заниматься сферой финансов, юридического обеспечения трансакций, вопросами валютной корзины или валютной интеграции (эмиссии новых интеграционных денег регионального формата – по аналогии с евро), информационными сетями, таможенной политикой, а также экспортом стратегического сырья и импортом жизненно важных товаров и продуктов. Здесь крайне важно владение полнотой технологий экономического постмодерна, знакомство с его духом и его методологиями. Это требует особой подготовки и особого подбора кадров – включая определённые психологические особенности и ментальные характеристики – по той же логике, по которой отбирают сотрудников спецслужб. Обучение этим дисциплинам и их исследования должны иметь избирательный и строго специализированный характер, полностью или частично закрытый от большинства.
Тут важно: не государство для постиндустриальной экономики (как у Ходорковского), а постиндустриальная экономика для нашего общего цивилизационного ансамбля.
Оздоровление индустриального сектора: целевая избирательная модернизация и сырьевой фактор
На втором индустриальном уровне следует исправить ситуацию в индустриальном секторе, вывести его из деградационной фазы, оздоровить и направить в позитивном направлении. Причём здесь стоит заведомо отказаться от принципа модернизация во что бы то ни стало, любой ценой. Модернизация хозяйства не самоцель, но лишь средство – причём средство скорее для защиты от внешних вызовов, грозящих России утратой идентичности, свободы и независимости. Иными словами, модернизация производства – это лишь инструмент ответа на политический вопрос. Из такого евразийского подхода вытекает принцип избирательной модернизации. Модернизировать следует не все сектора производства, а только те, которые прагматически необходимы в данной конкретной ситуации – для обеспечения общей экономической независимости от потенциальных внешних врагов. Это означает приоритет разработок в сфере военно-промышленного комплекса, необходимый минимум промышленного производства и, что самое актуальное на сегодняшний день, построение модулей глубокой переработки сырых природных ресурсов с тем, чтобы экспортировать продукты этой переработки – желательно в виде готовой товарной продукции. Наличие максимально длинного технологического цикла в деле переработки природных ресурсов является наиболее насущной проблемой современной российской экономики. От успеха этого начинания зависит, пойдёт ли развитие промышленного сектора или деградация продолжится. В настоящий момент российская экономика ориентирована на экспорт природных ресурсов в сыром виде, и это усугубляет её упадок, порождая поиск коротких денег, расчёт на молниеносные прибыли и т.д. Сырьевая ориентация нынешней России и привлекательная конъюнктура цен должны быть использованы для экономического рывка.
Ныне существующая система олигархического использования экспорта природных ресурсов – с "откатом" в бюджет государства – категорически препятствует промышленному развитию. Вся психология олигархов отрицает долгосрочные инвестиции в переработку и создание промышленных цепей, а значит, сохранение статус-кво в российской экономике исключает движение в позитивном направлении. Чтобы изменить такое положение дел, государство должно применить силу и волю, явочным порядком обязав нефтяных, газовых и других магнатов либо инвестировать прибыли в создание полного цикла глубокой переработки, либо подвергнуть крупных монополистов национализации. Здесь нам необходимо здоровое и просвещённое неокейнсианство. В этом суть евразийского рецепта применительно к индустриальному уровню.
Вместе с тем следует осознать фактор экспорта сырьевых ресурсов как важнейший стратегический сектор, чьё значение намного превосходит количественные показатели ценовых таблиц и сухие цифры полученной прибыли. Сырье сегодня – это инструмент влияния, давления, выживания, и оно "стоит" гораздо выше, чем его "цена", а значит гораздо больше – нежели подсобный материал. Сбывая сырьё тем или иным покупателям, мы либо поддерживаем друга и стратегического партнера, либо вооружаем врага, копая самим себе яму. Геополитика природных ресурсов должна быть постоянным справочником евразийских трейдеров природных ресурсов, и получатели сырья, а также маршруты его доставки – трубопроводы и т.д. имеют не только экономическое, но стратегическое и политическое значение. Это следует приоритетно учитывать. В качестве главных энергетических партнеров (потребителей российского сырья) должны быть Евросоюз и страны Азии.
Наша евразийская идея в решении энергетической зависимости состоит в том, чтобы наладить те маршруты, которые нам выгодны в стратегическом аспекте, (это Европа и Азия), и реинвестировать сверхприбыль, получаемую от этого, в развитие новых технологических производств. То есть существовать в рамках модерна, но развивая этот индустриальный сектор промышленности в национальных интересах.
Если ещё более конкретизировать евразийский проект в области индустриального уровня, то можно сказать совсем кратко: это проект строительство хотя бы двух НПЗ по глубокой переработке нефти на западных границах России и на Дальнем Востоке. Сегодня у нас нет там ни одного серьёзного такого комплекса. То, что существует в Башкирии и в Москве работает целиком на внутренний рынок, и едва-едва удовлетворяет внутренний спрос. И мы гоним сырую нефть как самые затрапезные архаические бедуины, которые живут в "традиционном обществе" и у которых нет и намека на промышленность. Молодцы бедуины, но нам, русским, вложившим в модернизацию столько сил, просто позорно действовать по такой программе. И Россия, идя в этом направлении, стремительно деградирует. А нормальные НПЗ никто так и не строит, хотя это строительство изменило бы статус наших нефтепродуктов мгновенно в десятки раз. Правда, для этого нужны долгосрочные инвестиции. Но на повестке дня сегодня так и нет ни одного проекта по глубокой переработки нефти. Это политический вопрос, хотя со всех точек зрения, России немедленно надо начинать это строительство. Это дорого, это не сразу окупится, но это стратегически крайне выгодно и просто необходимо.
Либералы считают, что если взять стабилизационный фонд, накопленный от высоких рыночных цен на нефть, поместить его на Нью-йоркскую биржу, он принесёт баснословную прибыль. Правда, эти деньги оттуда не так просто вытащить, но магия цифр впечатляет. Деньги растут, показатели хорошие, и никто ничего не делает. Эти сложные операции с цифрами являются языком постиндустриальной части нынешней российской экономической элиты. Это, конечно не простая пирамида, в стиле МММ, у движения виртуальных финансов есть своя логика; это, действительно, система современного финансового рынка. Но во всей этой функционирующей по своим правилам группе либералов нет места для идеи России как субъекта мирового хозяйства, соответственно, у них не ставится (даже теоретически) задачи переместить эти средства стабилизационного фонда из виртуальных джунглей и инвестировать в конкретное строительство двух НПЗ или в модернизацию того или иной стратегически важной отрасли промышленности. Но это уже политический вопрос, а не экономический. Евразийская экономическая теория настаивает на том, чтобы подобные политические вопросы решались в ключе конкретных национальных интересов, а не абстрактных либеральных схем.
Традиционное хозяйство: код национальной идентичности
Третий уровень – традиционное хозяйство, аграрный сектор, прединдустриальное производство. Отдавая себе отчёт в заведомой убыточности (по критериям и промышленного производства, и тем более, постиндустриального уклада) сектора традиционного хозяйства, понимая, что это является бесконечно малой величиной, которой можно пренебречь с точки зрения чисто экономических показателей, как в индустриальном, так и в постиндустриальном контексте, необходимо тем не менее сохранять и развивать этот уровень, но уже с точки зрения морально-нравственной, культурно-духовной. Кстати, этот сектор является абсолютно убыточным в США и в Европе, бесконечно малым с позиции чисто экономических показателей, и, тем не менее, он щедро дотируется из бюджета этих (вполне либеральных и постиндустриальных) стран. Формально, гораздо выгоднее покупать всё, что производится в секторе сельского хозяйства за пределом США, Франции и т.д. – в Мексике, в странах Третьего мира, где дешевая рабочая сила, аренда земли и т.д. Но даже американцы сохраняют это убыточное, дотируемое сельское хозяйство. Почему они его дотируют? Если бы они руководствовались только экономической выгодой и перестали его дотировать, оно просто бы исчезло. Как исчезло сегодня промышленное производство в Европе и в Америке. (Есть такой процесс, который широко обсуждается в американской и европейской экономике – делокализация, то есть вынос промышленного производства за пределы Европы и Америки. Сегодня именно в Китае, Гонконге, Сингапуре производится всё то, чем владеют американцы. Кстати, 70% американского населения работают в третичном секторе – в секторе услуг. Страна по сути, ничего не производит и существует за счёт финансовых технологий и делокализированной промышленности.) Но американское правительство прекрасно понимает, что американские фермеры – это носители американского духа, особого культурного, психологического и социального типа, который необходим для консолидации США как государства, пусть не по экономическим, но по политическим и культурным причинам.
Евразийство в ещё большей степени позитивно оценивает занятие традиционными формами хозяйства – в первую очередь сельскохозяйственный труд, скотоводство, охоту, ремесла и т.д. В этом проявляется код национальной идентичности, передаётся от поколения к поколению осевой элемент народной культуры, воплощенной в ритме и структуре труда. Это экологично, нравственно, духовно и бесценно для пестования народного духа и народного самосознания.
Применять к этой сфере "традиционного общества" критерии и требования индустриальной или тем более постиндустриальной парадигмы бессмысленно и вредно; при необходимости этот уровень хозяйства должен просто дотироваться, а оптимальным было бы создание для циркуляции товаров, производимых здесь, естественной среды – вплоть до воссоздания натурального обмена и экономики дара и жертвы. Этот сектор экономики в общем контексте призван выполнять культурную и даже культовую функцию. Кстати, в раннем израильском обществе, где был силён мессианский дух, эту "сотериологическую" функцию призваны были выполнять кибуцы. Даже если люди получили бы экономическую возможность не работать, нравственный долг и само солярное пассионарное устройство человеческой личности заставило бы их трудиться. Свободный труд – это не труд под воздействием нужды, но труд осознанный как этический императив, как естественный выплеск внутренних сил.
Труд – это моральная обязанность, а жизнь на дотациях – это не жизнь, а разложение. Поэтому мы считаем, что труд в рамках традиционного хозяйства – это этическая (и этническая одновременно) обязанность; это позволяет одновременно прокормить себя и гармонично существовать в конкретной исторической и этнической общине в сакрализированном космосе. И к этому традиционному циклу нельзя применять критерии других циклов.
Это снова принципиальный для евразийства вопрос, о котором мы уже говорили. Мы считаем, что экономическая теория не имеет единого постоянного критерия: ни критерия развития, ни критерия общего эквивалента. И в этом отношении национальные интересы или политические задачи стоят выше, чем экономика. Если мы говорим, что главным субъектом хозяйствования должен быть народ, тогда у нас возникает и ценность традиционного производства (как ритуальная структура общественного бытия), и ценность индустриального развития экономики (необходимого для защиты от внешних угроз), и создание постиндустриальных сегментов (как фильтра и интерфейса для взаимодействия с глобальными финансово-информационными сетями).
Три экономические логики и проблема фазовых переходов
Итак, есть не одна экономика и экономическая логика, а три: первая – логика экономики постмодерна, вторая – логика экономики модерна и модернизации, и третья – логика экономики традиционного общества, то есть премодерна. На самом деле, признание правомочности и возможности синхронного сосуществования всех этих логик составляет уникальность евразийской экономической мысли. Соответственно, из этого следует, что надо давать не одно, а три экономических образования, разделять экономические проблемы на три типа задач и решать их тремя разными способами. И ни в коем случае их не смешивать.
Самое сложное при этом найти между ними фазы перехода. Выяснить, как перейти от одного уклада к другому, где границы одного явления, а где – другого. Но это уже техническая задача и над этим мы как раз работаем.
Прогнозы глобального кризиса
Мы думаем и действуем не в безвоздушном пространстве, но в условиях, предсказанного многими видными экономистами, в том числе и Михаилом Хазиным, глобального кризиса финансовой системы, который уже подходит к своему пику. Это ставит перед нами совершенно новую задачу. Разработать эту многоукладную, многоуровневую или трёхуровневую экономическую модель нужно ещё и для того, чтобы сохранить Россию в условиях глобального экономического коллапса, которым чревато ускоренное движение в постиндустриальном режиме. Весьма вероятно, что процессы глобальной финансовой системы начнут в скором времени давать сбои.
По многим признакам они будут давать этот сбой и в политическом, и в финансовом, и в экономическом, и в моральном смысле в ближайшее время. Так, существуют глубочайшее противоречие между функцией доллара как мировой резервной валюты и как национальной валютой США, о чём говорит М. Хазин, член нашего "Евразийского Экономического Клуба". Когда это макроэкономическое, глобальное противоречие достигнет критической черты, произойдёт колоссальный экономический кризис – кризис мировой финансовой системы, основанной на мировой резервной валюте – долларе. Это случится тогда, когда соотношение виртуальных денег и ценных бумаг достигнет критического уровня разрыва по отношению к реальному производству и товарному покрытию. Сохранение индустриального и прединдустриального хозяйственных циклов в России становится залогом спасения и выживания в этих условиях.
К теории евразийской интеграции
Другим важнейшим элементом евразийского экономического мышления является теория интеграции большого пространства или «экономика больших пространств». Согласно этой теории хозяйственным субъектам в настоящих условиях не может выступать Россия, как отдельно взятая страна, она слишком мала для этого. Россия уже не способна отстоять в одиночку свою экономическую независимость, точно также как, к примеру, Якутия не может обладать экономическим суверенитетом перед лицом федерального центра в рамках России. По понятным причинам: здесь традиционное производство, а в России – промышленное. Точно так же Россия одна не может это сделать перед лицом западного мира, который живёт в условиях постиндустриального общества. Для обеспечения минимального масштаба, обеспечивающего экономическую суверенность России необходимы союзники и партнеры. Ими являются в ближайшем круге – страны СНГ, образующие совместно остов "Большого пространства". Затем примыкающие к этому пространству страны Восточной Европы и Азии (Болгария, Сербия, Иран, Турция, Монголия, Индия). И наконец, два самостоятельных (и как минимум нейтральных) "больших пространства" с Запада и Востока от России – Евросоюз и Япония.
Мы говорим, что протекционизм должен быть не в национальном масштабе, а в евразийском масштабе, то есть минимальным полем, минимальным модулем экономической (относительной) автаркии является Евразийский Союз, который должен быть экономически единым. Евразийский Союз мы видим состоящим из ядра - Россия, Казахстан, Беларусь, Украина (страны ЕЭП), а также Киргизии и Таджикистана (страны ЕврАзЭС), Армении (входит в ОДКБ). Вот это наша первая линия экономической обороны.
Но дальше мы должны экономически интегрироваться со странами, находящимися в сходном с нами положении. Это, в первую очередь, Иран, Индия, Турция. Китай же – сам по себе экономический гигант, который нам очень опасен, потому что у него дефицит природных ресурсов, но огромное население, демографический рост, серьёзные геополитические амбиции. Китаю во всех отношениях нужна Сибирь. Китай – наш стратегический партнер, но это немного другой случай, он не может быть полноценно и безопасно интегрирован напрямую в наши экономические проекты. По меньшей мере, в наше евразийское экономическое пространство. В экономике Китая, кстати, ясно прослеживаются разные циклы: береговая зона плотно интегрирована в развитую индустриальную экономику на глобальном уровне, а внутренние сельскохозяйственные зоны живут в условиях традиционного общества на самой ранней стадии модернизации.
Такая евразийская экономическая модель – это "евразийский патернализм", не национальный, но континентальный, "патернализм больших пространств", больших экономических зон, таких, к примеру, как Европа. Европа, интегрируясь, на глазах становится самостоятельным геоэкономическим полюсом, что логически приводит к таможенной войне и возрастающим трениям с США.
В Европу нас не возьмут, и нас туда никто не приглашает. Нам туда и не надо. У нас однако свои козыри, которые объективно очень нужны Европе, как независимая Европа нужна нам для создания условий многополярного мира, уравновешивающего гегемонию США. У нас есть ядерное оружие, есть нефть, газ, ресурсы, и при правильной политике Европа должна делиться с нами финансами и высокими технологиями (чего у неё в избытке) в ответ за наш газ и нашу нефть (которых у нас хватает). Но этот обмен надо брать под жёсткий евразийский контроль. Не просто деньги надо брать у Европы, а высокие технологии. А финансы немедленно и целевым образом инвестировать в ключевые точки экономики. В этом смысл нашего евразийского подхода.
Полноценная евразийская экономическая теория находится сейчас в стадии разработки. В моей книге "Проект Евразия" есть наброски, кое что содержится в программных материалах Международного "Евразийского Движения". Мы прорабатываем все эти сюжеты более серьёзно. Две другие книги сейчас пишутся. Это наша книга с М. Хазиным о "Кризисе мировой финансовой системы" и отдельно моя книга "Экономическая теория евразийской интеграции". Члены "Евразийского Экономического Клуба" участвуют как эксперты, как теоретики и как практики в процессах интеграции постсоветского пространства. И здесь теория баланса и гармоничного синхронного развития трёх экономических циклов – постиндустриального, индустриального и традиционного – призвана играть важнейшую роль.
На повестке дня евразийский бизнес
Из всех евразийских теоретических разработок, которые я штрихами обрисовал, мы пытаемся извлечь уже сейчас практические моменты. Это составляет основу практической деятельности нашего Клуба в области бизнеса. Мы планируем выступать не просто как лаборатория мысли, но и как субъект экономической практики, выстраивающий свою деятельность на евразийской экономической теории.
Лекция была прочитана в
Якутском Институте региональной экономики во время
официального визита
делегации Международного "Евразийского Движения" в Якутск
