Восстановление структур солидарного общества, т. е. общества с совместной ответственностью, в котором был бы установлен существенный уровень уравнительности и патернализма, и есть процесс организации «уже видел». Условно этот процесс называется «Новым советским проектом». Поправки опробованных жизнью структур в этом ещё не до конца разработанном проекте призваны снизить патернализм и деспотизм первого Советского государства, а также избежать скатывания государства в технократию. При всём этом будет сохранён самодержавный стиль советского государства, основанного не на противостоянии ветвей власти, а на их согласии под надзором авторитета. Таков, вкратце, проект, предложенный Сергеем Кара-Мурзой.
Советский опыт притягателен для Евразийства своей способностью и опытом по объединению народов Евразийского континента (т. е., по сути, своим имперским опытом). Уже из-за одного этого пункта любой проект, в котором советский элемент находит себе место, не должен быть обойдён вниманием доктриной Евразийства. Конечно, способность Советов к интеграции народов – именно то, над чем сегодня работает евразийский проект – не была доведена до совершенства: среди «братских народов» Советского Союза было много «недовольных», и они не замедлили заявить об этом во весь голос, как только колосс Советской империи пошатнулся, а потом и рухнул.
Но, во-первых, здесь всё-таки нельзя исключать влияние идеологии – советская идеология, в отличие от евразийской, уравнивала народы не признанием их самобытности и исключительности, а фактически стиранием этой самой самобытности и исключительности, оставляя от них только национальные костюмы на представлениях во время государственных праздников. В реальности же всем на местах ставилось в обязанность принимать советскую систему ценностей, забывая о своих национальных и религиозных особенностях («Новый советский проект» своим указанием на неадекватность марксистской идеологии природе общества, несомненно, должен был подразумевать и это обстоятельство). Во-вторых, основные «задиралы» против русского, российского «империализма» – они и без Советов проявляли излишнюю нервозность по отношению к России – и прибалтийские народы, и ещё больше чеченцы бунтовали, как известно, и во времена Царской России.
Именно этот советский элемент подавления самобытности и исключительности народов будет отпугивать их, познавших вкус свободы – не всегда полноценной и не во всём радостной, но тем не менее, – от принятия проекта реанимации Советского Союза. Барьер этот больше психологический, нежели фактический, тем не менее он очень действенный. Прибалты, например, хотя они и не являются образчиком идеальных евразийцев со своей провинциально нахрапистой претензией на европеизм, хотят протащить в Европарламент запрет на советскую символику. Немцы свастику запретили, а они серп и молот хотят. Вот именно, серп и молот – нынче некий нео-архетип (или всё-таки квази-архетип), который действует на иных подобно красной тряпке тореро на быка. Красной, с серпом и молотом.
Поэтому-то Евразийские Советы и должны обустроить свою структуру принципиально иначе – чтобы интегрированные народы оставались самими собой, а не единицами «братской семьи». Т. е., фактически, Евразийские Советы не должны быть известными Советами, живущими в головах народов в виде пугающего нео-архетипа, квази-архетипа. Евразийские Советы – это не «уже видел». Поэтому здесь правильнее говорить не о реанимации СССР в каком бы то ни было виде, а о создании Новой Империи. Т. о., как и сказал Александр Дугин, комментируя «Новый советский проект», советский элемент должен быть интегрирован в новый глобальный проект – Евразийский проект – исключительно ретроспективно, как оценка, идея, идея осмысления. И оценка исключительно позитивная.
Второй пункт, который следует отметить в перспективе «взаимоотношений» Советов и Евразийства – это модернизация России и противостояние постмодерну. Гибель Советского Союза в глобальном масштабе ознаменовала собой окончательную победу постмодерна над модерном: либерализм, как ортодоксия модерна, его идейный стержень, победив своих идеологических противников – при этом он победил и последний оплот Традиции, ибо все нелиберальные идеологии модерна являлись модернистскими только по форме, по содержанию же они могут быть классифицированы как традиционные, – стал абсолютным и безальтернативным. Поэтому-то и появился повод говорить о «конце истории», о постмодерне.
Оказавшиеся по одну сторону баррикад в противостоянии постмодерну останки традиционного общества, продержавшиеся до наших дней (в первую очередь это традиционные конфессии, которые Евразийство принимает как свои составляющие), и элементы модерна (в первую очередь это интересующее нас наследие Советского государства как представителя одной из самых сильных идеологий модерна – социализма), будучи объединёнными, представляют собой основу идеологического ядра, призванного, как сказал Александр Дугин, внедриться в постмодерн и увести его «в другом направлении», создав тем самым евразийский постмодерн – постмодерн, лишённый ярлыка обречённости, безальтернативности и безысходности. Россия такая, какая она есть на данном этапе, не вошла и не может войти в постмодерн, потому что модернизация по советскому сценарию забуксовала настолько, что, когда она должна была завершиться, она ещё и не набрала оборотов до должного уровня. Но это даже и к лучшему. В свете же замысла евразийского постмодерна у России появляется возможность довести свою модернизацию до конца, а это необходимо проделать хотя бы для того, чтобы – и здесь Евразийство снова солидарно с «Новым советским проектом» – избежать превращения страны в периферию мирового, западного капитализма. В потворстве этому элементу «уже видел» нет ничего плохого.
Смерть Советского Союза явилась самым значительным событием XX века в перспективе политического катастрофизма, который рассматривает политические катастрофы как исходные точки новых политических процессов. Катастрофизм как теорию можно принимать или не принимать, но одно не должно вызывать сомнений – после катастрофы невозможно вернуть предкатастрофное состояние, каким бы замечательным оно ни было. Загашенный «ветрами перемен» костёр разжечь не удастся. С этой позиции «Новый советский проект» – лишь констатация, по выражению Дугина, важнейшего элемента позитивности, неслучайности и фундаментальности советского цикла, без интеграций которого в наше историческое сознание, в наш социальный опыт мы вообще никуда не сдвинемся. Если Советская эпоха была случайностью, то тогда русская история просто-напросто не существует.
Но этот цикл закрыт, закрыт тяжело и жестоко – катастрофой. И один из процессов, в соответствии с теорией катастрофизма начавшихся после неё – это евразийский процесс. Из всех предлагаемых, внедряемых и уже проводимых проектов Евразийство, пожалуй, единственное способно объединить в себе как богатый предшествующий опыт обустройства общества, так и принципиально новые элементы этого обустройства. Концентрация только на старых элементах, или, наоборот, исключительно на новых, не опробованных жизнью элементах, не то, чтобы гарантировано обречена на провал, но представляется не самой лучшей, когда нет времени объяснять, что возврат к прошлому не так уж и плох или, соответственно, нет времени создавать фундамент для новый постройки. Евразийские Советы это то, что есть смысл разрабатывать и реализовывать.
Игорь Жданов
