Евразийский Документ | Философские и геополитические основы евразийской интеграции | Евразийская программа

А.Дугин

Философские и геополитические основы евразийской интеграции

1. Федерализм, Государство, геополитика

Чтобы более точно определить предмет разбирательства, следует очертить феномен федерализма в его сущностном аспекте. Напомним, что изначально концепция “федерации”, “федерирования” находилась в оппозиции унитарной, моноцентрической, абсолютистской концепции Государства. Федеративное устройство предполагает принципиально иную структуру, нежели однородное и однополярное Государство-Нация.

В Федерации участвуют несколько относительно автономных субъектов, которые привносят в общегосударственное правовое, законодательное, этнокультурное, конфессиональное, административное и экономическое пространство локально дифференциированные черты.

Существует неверное мнение, что субъекты федерации представляют собой как бы отдельные Государства в миниатюре, делегирующие (добровольно или по сложившимся историческим причинам) часть своих полномочий федеральному центру Объем и качество этих делегируемых полномочий определяет характер федеративного устройства, отличает федерацию от конфедерации, где эти делегируемые центру полномочия минимальны — и количественно, и качественно. На самом деле, смысл федерации заключается в том, что ее субъектами являются социально-политические образования совершенно иной природы, нежели Государство. Субъект федерации — это не государство в миниатюре, но нечто принципиально и качественное иное, это, напротив, не-государство по преимуществу, социально-политическая структура, призванная максимально уйти от ограничительных, полицейских, отчужденно-бюрократических свойств, присущих самой природе Государства.

Показательно, что одним из самых последовательных теоретиков федерализма был Жозеф Прудон, крупнейший представитель традиции политического анархизма. Государство для Прудона было синонимом абсолютного зла, насилия, отчуждения. Федерация мыслилась как антитеза Государства, как свободное объединение автономных трудовых коммун, основывающих свою жизнь на нормах прямой демократии. Таким образом, субъектом федерации у него является органическая форма объединения людей, органическая демократическая община, противопоставляемая отчужденному бюрократизированному, однородному и искусственному, атомарному обществу. (В терминах немецкого социолога Фердинанда Тенниса эта же оппозиция выражалась в терминах “община” — Gemeinshaft — против общества — Geselshaft).Это, конечно, крайние пример, но он лучше чем какие-либо промежуточные формы показывает вектор федералистской мысли. Этот вектор может быть определен следующим образом: идеальный субъект федерации есть максимальное (в рамках возможностей конкретной исторической ситуации) удаление от государственной машины на региональном (локальном) уровне при делегировании государственных функций и полномочий внешней централизаторской инстанции.

Смысл федерализации как процесса и федерализма как философии состоит в последовательном разогосударствлении субъекта федерации, и никак не в его огосударствлении. Цель не стать малым Государством, а скорее наоборот перестать быть Государством.

Здесь мы постепенно переходим к геополитике. Федералистская философия тесно связана с пацифизмом, уже по тому, что видит источник любой войны в трениях интересов Государств-Наций, от системы которых она и стремится всяческими способами уйти. Следовательно, на утопическом уровне федерализм, постулируя отказ от государственных форм, предрекает эпоху “вселенского мира”. Но тут возникает определенный парадокс, с которым в свое время столкнулись большевики, так же как и анархисты бывшие догматически противниками государства как социально-политической формы организации человечества и рассматривавшие Государства как форму насилия. Этот парадокс состоял в том, что для сохранения политической независимости на территории, освобожденной от логики буржуазной государственности и ее закономерностей, марксистам необходимо самим прибегнуть к определенным аспектам государственности в прагматических целях вплоть до мировой победы коммунизма. Эти размышления составляют суть труда В.И.Ленина “Государство и Революция”.

Враждебное внешнее окружение есть фактор с точки зрения большевистской теории “исторической”, а с точки зрения практики власти — “геополитический”. Наличие или отсутствие внешней угрозы связано с геополитической картиной мира, привносящей отрезвляющие индексы в любые утопические построения. Отсюда возникает важнейший для опыта реального федерализма дуализм: сохранение федеративного устройства в конкретном геополитическом пространстве задает необходимые параметры структуре центра, наделяет этот центр конкретными стратегическими, геополитическими и политическими полномочиями. Центр конституируется в такой ситуации на основе геополитических факторов, и в таком качестве берет на себя функции, традиционно свойственные именно Государству

Изначально будучи ориентированной только вовне нейтралистская инстанция федеративного государства начинает в определенной мере распространять свою нейтралистскую логику и внутрь — т.е. ограничивая федеративные нормы под давлением внешней геополитической необходимости. Границы этой “геополитической имплозии” варьируются. Кстати, этот момент был принципиальным в расхождении большевиков и анархистов в первые годы Советской власти. Большевики шли в деле построения социалистического пролетарского государства для противостоянию враждебному капиталистическому окружению до конца, тогда как анархисты вскоре заметили, что их общинный идеал, автономия и коммуны испаряются под давлением новой логики социалистического державостроительства (это и привело их в стан “врагов народа”).

Другой пример федерализма — швейцарский — решил эту проблему иначе. Обладая небольшой территорией, представляя собой геополитически ничтожно малую величину, Швейцария вообще отказалась от реального суверенитета, превратив страну в зону абсолютной нейтральности, в некую нестрану, существующую в прямой зависимости от окружающего геополитического контекста. Иными словами, особый международный статус Швейцарии означает ее прямую геополитическую зависимость от окружающей среды. Ценой такой полной геополитической зависимости становится максимально возможная независимость внутренних субъектов федерального устройства.

Опыт советского и швейцарского федерализма иллюстрирует два противоположных метода решения дуализма: СССР минимализирует федерализм ради сохранения геополитического суверенитета, Швейцария минимализирует геополитический суверенитет ради сохранения разогосударствленной логики федерированных кантонов. Баланс между этими двумя пределами — составляет поле реального федерализма, определяет границы, в которых по определению должен помещаться федералистский дискурс.

2. Геополитические аспекты “евразийского федерализма”

Это задает изначально рамки любой попытке федералистского дискурса применительно к этой территории. Отныне мы просто обязаны говорить о “евразийском федерализме”. Такое словосочетание содержательно означает, что мы заведомо исключаем возможность принести в жертву федералистским установкам геополитический суверенитет, и следовательно, изначально мы имеем дело с понятием центра как полюса стратегической интеграции и носителя гигантской геополитической конструкции. Швейцария как парадигма федерализма в этом контексте автоматически выносится за скобки, так как ее опыт основывался на прямо противоположном выборе — на фактическом отсутствии какой бы то ни было геополитической субъектности. Геополитическая субъектность территории северовосточной Евразии (России) не есть следствие от протяженности этих территорий и от мощи государства, как в случае других крупных мировых держав. Геополитическая дисциплина показывает, что эти земли принадлежат области “сердечной земли”, heartland'у, а это делает из них ядро одной из двух глобальных геополитических систем — евразийской системы, противостоящей по цивилизационным и метацивилизационным параметрам системе атлантистской. Иными словами, степень геополитической субъектности у России больше, чем у любой другой державы, за исключением ядра атлантистского мира — США. И такое положение дел не просто ретроспективное описание исторического расклада сил в 20-м веке, это выражение более общего и универсального геополитического закона противостояния Суши и Моря. (2).

Федерализм в России напрямую аффектирован ее геополитической субъектностью планетарного уровня, и следовательно, функции центра являются стратегическими и геополитическими. Упоминавшаяся выше проблема большевиков — “Государство и Революция” — с геополитической точки зрения, является не исторической и ситуативной, но глубоко закономерной и вытекающей из объективного противостояния Суши и Моря. Вступив во власть над “сердцевинной землей”, большевики приняли на себе евразийскую миссию Суши, и были вынуждены (как бы догматически они это не объясняли) подстраивать под этот геополитический императив конкретику своего властвования и свою теоретическую базу. Отказ от советской идеологии в качестве доминирующей ни в коей мере не умаляет, и не отменяет этого геополитического евразийского характера российского государства. Это тем более очевидно, если принять во внимание то обстоятельство, что для самих большевиков государственность, державность и централизм никак не вытекают напрямую из их учения и являются результатом доктринального подстраивания правящего революционного класса под парадигматические нормативы геополитики. Из этого напрашивается важный вывод: геополитическая субъектность Евразии не зависит от идеологического наполнения того конкретного строя, который установлен в Государстве, наследующем интеграционный вектор евразийских территорий.

Итак, мы пришли к выводу о том, что евразийский федерализм заведомо располагается в рамках, очерченных императивом сохранения и укрепления Россией-Евразией стратегического и геополитического суверенитета, геополитической субъектности планетарного масштаба. И федеральный центр есть зримое воплощение геополитической функции. В той степени, в какой центр выполняет эффективно и адекватно роль геополитического субъекта, обеспечивает эту субъектность реальным содержанием — стратегическим, политическим, экономическим, административным, культурным, информационным, транспортным, социальным, культурным и т.д. — в той степени воля этого центра является приоритетной по сравнению с любыми федеративными началами и принципами.

Субъекты “евразийского федерализма” делегируют центру в первую очередь именно геополитические функции, и должны принять как неизбежное весь спектр инициатив (ограничительных или пермис-сивных), исходящих из этого центра и напрямую связанных с реализацией возложенной на центр задачи.

Так как сама логика федерализма предполагает освобождение субъектов федерации от бремени государственности, то в данном случае региональный субъект отказывается от любого намека на геополитическую субъектность, целиком и полностью делегируя ее федеральную центру Это означает, что ни у одного субъекта Евразийской Федерации не может быть самостоятельной геополитической модели, каждый является лишь частью общей внутренней геополитики федерального центра.

Замечу по ходу дела, что введение в царской России губерний, ранее воеводств, а в наше время Федеральных округов, и есть реализация этой стратегической централистской логики Евразии, взятой на ее геополитическом уровне. Это административное деление на Федеральные округа есть применение стратегического принципа, накладывающегося на собственно федеративный принцип. И укрепление структуры Федеральных Округов есть процесс разогосударствления субъектов Российской Федерации в геополитическом аспекте.

Геополитическая сфера является главной и приоритетной для характеристики функции центра в случае евразийского федерализма. Она же диктует целый ряд второстепенных прикладных направлений, которые как составные элементы входят в общее русло геополитики. Во всем этом комплексе, безусловно, должен доминировать централистский подход, гомогенная правовая, административная среда. Этот аспект связан с евразийством как геополитическим понятием и в нем сосредоточены ограничительные стороны подхода к федерализму, то, что лимитирует внутреннюю структуру федерализма как тенденции к автономизации регионов.

Сформулированный выше геополитический тезис равно приложим и к противоположной атлантистской державе к США, поскольку логика соотношения внутреннего и внешнего политико-административного устройства обоих геополитических субъектов планетарного масштаба в целом одинакова. И на практике, мы видим в административной структуре США именно такое сочетание: федеральный центр занимается стратегическими вопросами, делегируя Штатам значительную долю автономий в нестратегических вопросах. В области геополитических функций структуры евразийского и атлантистского полюсов должны быть примерно одинаковы, хотя естественно, и направлены острием против друг друга, как против альтернативных стратегических субъектов.

Но в вопросе второй стороны “евразийского федерализма”, в отношении положительного содержания собственно федерализма как такового, и применительно к качеству федерального субъекта, возникает иное соотношение с американской моделью. Само устройство и качество федерации (или системы Штатов) в обоих случаях существенно различается. Здесь находит объемное воплощение логическая (почти логистическая) противоположность атлантизма и евразийства как геополитических систем. Атлантистский федерализм от отличается от евразийского не тем, что он в большей или меньшей степени ценатралистичен, автономен, коммунален или демократичен, основное различие лежит в циви-лизационной сфере. Это иная — качественная, содержательная, ци-вилизационная сторона геополитики.

Рассмотрим ее более подробно.

3. Качество субъекта “евразийского федерализма”

“Евразийский федерализм” является прямой антитезой федерализму атлантистскому, американскому. Его субъектом является органическая, исторически сложившаяся общность, объединенная по национальному, культурному, конфессиональному и другим признакам. Субъект евразийского федерализма исторически обусловлен, а не произволен, холистичен, а не дробно индивидуалистичен, связан с общиной, а не с условно выделенным территориальным сектором, основан на непрерывных традициях, а не составлен искусственно. Это федерализм народов и общин.

Здесь как раз проявляется различие между сухопутным континентальным цивилизационным типом (свойственным Евразии) и морским (свойственным англосаксонскому миру и США). Субъект общества традиционного, “сухопутного” — общность, коллектив, основанный на традициях. Субъект общества “морского”, “модернистического” — индивидуум, свободный и эгоистичный предприниматель- потребитель. Отсюда и различие в субъекте федерирования — система Штатов есть просто промежуточная инстанция между отдельным индивидуумом и всем обществом в целом, Эта инстанция не обладает никакой качественной нагрузкой, факт рождения и проживания в каком-то одном Штате ничего не говорит о качестве личности — это совершенно произвольная, случайная реальность, никак не влияющая на экзистенциальный, культурный, метафизический портрет личности. Федеральный субъект в США реальность сугубо количественная и формальная, вся территория представляется (по крайней мере, в теории) совершенно однородной во всех смыслах.

Швейцарская модель намного более органична, находится на полпути к евразийскому федерализму. Система кантонов связана с этнолингвистическими особенностями, исторически им соответствовала структура протестантских общин. Однако это все же не народы, не общины, не традиционно сложившиеся органические коллективы. Протестантский подход основателей современной административной системы Швейцарии был достаточно количественным и абстрактным.

Евразийский федерализм отражает содержание евразийства как учения о ценности традиции и качественных различий, о важности сохранения народов (“мыслей Бога” по Гердеру) и культур, конфессий и племен. И в этом качестве его задача не гомогенизировать отдельные субъекты Евразийской Федерации, не привести их к общему знаменателю, но напротив, укрепить и развить их самобытность, сохранить и приумножить цветущую сложность мира. Субъектом такого федерализма является самобытное многомерное исторически укорененное, связанное с почвой, с корнями, с традициями, с культурой органическое общинное образование. И главная задача федерализма обеспечить этому образованию максимально благоприятные и естественные условия для существования и развития. Делегировав стратегические и геополитические функции федеральному центру, субъекты евразийской федерации должны сосредоточиться на культурной области, утвердив в своих пределах юридические, стилистические, трудовые, производственные, экономические, хозяйственные и административные модели, вытекающие из логики локальных традиций, обычаев, правил и норм.

Федеральное законодательство должно регулировать лишь те аспекты, которые напрямую сопряжены с геополитическими и стратегическими аспектами, в остальном система самоуправления может очень широко варьироваться от региона к региону.

Этно-культурный ландшафт Евразии очень многообразен. В нем есть самые разные формы организации — от почти государственной до родоплеменной. Смысл “евразийского федерализма” в том, чтобы предоставить этой мозаичной структуре автохтонным общин развиваться в согласии их внутренними закономерностями, бережно охраняя разнообразные стороны многомерной идентичности. Причем центр в данном вопросе вмешивается только тогда, когда идентичности какого-то субъекта федерации грозит опасность от соседнего субъекта или от внутренних причин. Во всех остальных ситуациях каждому субъекту предоставляется максимальная автономия и свобода.

Евразийство как философия отказывается признавать универсальность прогресса, однонаправленный ход развития человеческого общества. Эта философия основана на том, что существуют циклы развития (эта теория особенно подробно развита евразийским историком Львом Гумилевым), и разные народы могут находиться на разных стадиях этих циклов, что никак не умаляет и не принижает ценность и значение каждого из них. Таким образом федеративная система, вытекающая из этой философии, стремится максимально освободить субъектов Федерации от навязывания какой-то однообразной социально-политической системы — то, что вполне приемлемо для русских (как для этноса) может совершенно не подходить аварцам, татарам, эвенкам или чеченцам. И вместо того, чтобы форсировать гомогенизацию — что предполагается самой логикой нефедеративного, унитарного Государства, Государства-Нации — здесь, напротив, предлагается решать эти вопросы на региональном уровне, на основании органических критериев, с учетом того, на какой стадии циклического развития находится каждый конкретный органический коллектив.

Этот же принцип должен прилагать и внутри более мелких категорий, нежели целый этнос. Население разных регионов, принадлежащее к одному и тому же этносу, тоже может серьезно различаться по своим социально-культурным признакам, и это отличие должно культивироваться и утверждаться, так как с точки зрения евразийской философии, многообразие мира является его наиболее ценной чертой.

4. Евразийство как альтернативная парадигма планетарного мироустройства

Каждый субъект Евразийской Федерации является суверенным и по отношению к другим субъектам, и по отношении к федеральному центру в том, что касается организации своего внутреннего бытия. Ограничение этой суверенности начинается только там, где затрагивается стратегическая область, и волеизъявление субъекта Федерации начинает входить в противоречие с объективными геополитическими интересами всей Федерации в целом.

Психологические типы из каждого отдельного субъекта Федерации, склонные к универсализму и стремящиеся выйти за рамки локального органического общества в евразийском федерализме вовлекаются в структуры федерального Центра, переходят в разряд деятелей геополитического масштаба. Это позволит осуществлять постоянную и энергичную ротацию элит, укреплять структуры федерального центра за счет “пассионариев” из субъектов Федерации.

Здесь мы снова подходим к теме соотношения федеративного и унитарного начал. Выясняется, что определенное противоречие между чисто государственным и чисто федеративным принципом на определенном этапе пропадает, так как смысл существования геополитического центра оправдывается самой возможностью существования максимально свободных и органичных субъектов Евразийской Федерации. На противоположном геополитическом полюсе — атлантизм — находится система, которая в случае ее универсализации (которой как раз и препятствует евразийский стратегический центр) уничтожит качественных субъектов федерации евразийского типа, как были уничтожены (или заточены в резервации) многообразные племена индейцев Северной Америки, каждое из которых представляло собой целый культурный, языковый, духовный мир.

Симметричная логика движет и “атлантистским федерализмом”, где прямая зависимость самого существования Штатов как административной структуры от федерального центра, от Вашингтона и его политического класса ясно осознается.

Евразийский федерализм — самая органичная и естественная форма решения проблемы российской государственности, идеальная пропорция между императивами стратегического централизма и этнокультурного плюрализма, точно выведенная, пропорция между сферой компетенции авторитарных инстанций и уровней органической демократии.

Идеально подходящая для современной России модель “евразийского федерализма” применима и к странам СНГ, и к некоторым нашим соседям по континенту в Европе и в Азии. Сама Объединенная Европа в самое ближайшее время встанет перед этой проблемой: будет ли она полуколониальной Швейцарией под требовательным контролем Вашингтона (что предполагает окончательную утрату европейской этно-культурной и цивилизационной идентичности) или самобытной и суверенной западной составляющей Великой Евразии?

Сноски

(1) Подробнее см. А.Г.Дугин “Основы Геополитики”, М., 2000.

(2) См. “Основы Геополитики”, указ. соч.