Чеченский сепаратизм был первым очагом третьего этапа «ликвидации». Но на этот раз Москва заупрямилась. Началась чудовищная и затяжная «чеченская кампания». Этот момент знаменует собой столкновение «ликвидаторов» (внешних и внутренних) с первым серьезным препятствием: жестким нежеланием Кремля продолжать территориальный распад уже в рамках самой России.
Избрание Путина пришлось на тот момент, когда чеченский кризис достиг своего апогея – как последствие Хасавюрта сепаратистская зона стала расползаться по Кавказу, и банды Басаева вторглись в Дагестан. Путин отразил вторжение и взял Грозный, оттеснив Масхадова и сепаратистов в горы Южной Чечни. Он яснее колеблющегося Ельцина дал понять: Кремль к дальнейшей утрате территорий не готов и на нее ни при каких условиях не пойдет.
Половинчатое решение чеченской проблемы - откладывание ответа на вопрос о смысле новой России
В течение четырех лет в Чечне шел труднейший процесс военного и политического урегулирования. Но это было не решением частной проблемы: на примере Чечни Путин был должен показать, какую государственность он намерен строить, и обосновать, на каких принципах и ценностях она будет основана, ведь в противном случае столь жесткую борьбу против сепаратизма ничто оправдать не может.
СССР разваливался относительно спокойно, а у многонациональной федеративной России какие основания защищать свою целостность? Какая идеология? Какая миссия? Какое оправдание? На чеченском примере Путин должен был продемонстрировать новое содержание российский государственности. А значит, это была не техническая, а принципиальная проблема, связанная с судьбой всего народа, с судьбой России как государства.
Ответ был избран следующий. Находящаяся под контролем федеральных войск Чечня силовым образом принуждается к принятию общероссийских правовых и административных норм, приводится к состоянию демократического гражданского общества по стандартам остальных территорий РФ. Гигантская кровавая цена была заплачена за это решение, и тем самым демократические и гражданские нормы приобретали «священный» характер, оплаченный жизнями и смертями, мучениями и пытками, невероятными страданиями. Вывод из второй чеченской кампании и политических процессов 2002-2004 гг. такой: светская административная система любого российского региона (со всеми ее плюсами и минусами, например, образ жизни россиян на Рязанщине или в Удмуртии) - настолько ценная вещь, что за нее не жалко уничтожить тысячи жизней, пролить море крови. Демонизированный образ чеченских сепаратистов был на другой чаше весов: если не «рязанщина», то «вас на ужин съедят ваххабиты и закусят вашими детьми».
Этот расклад не удовлетворял ни одну из враждующих сторон. Чеченцы, пролившие столько крови за независимость, не готовы признать поражение перед лицом столь «серого» идеала, даже смертельно устав от войны и выходок ваххабитов. Россиянам, воюющим на федеральной стороне, необходимо дать ценностное основание – они готовы умирать за Великую Россию, а не за плоскую данность коррумпированного остывшего либерально-демократического общества во главе с хищной олигархией и прозападной столичной элитой, плюющей на русский народ и иные коренные народы РФ.
Понимая необходимость обоснования ценности содержания новой российской государственности, Путин отложил ответ, настаивая лишь на негативной программе: нет сепаратизму, территориальная целостность или смерть! Это было жестким шагом, но лишь половиной ответа. Позитивная часть была неясна. Чему «нет» - понятно. А чему «да»?
Операция «Кадыров» и ее геополитический смысл
Символом этой путинской программы и его послания всей нации (и не только чеченцам) стал Ахмад-хаджи Кадыров. Он был несущим элементом конструкции. На успехе операции «Кадыров» держалась вся легитимация современной России: мы не будем распадаться, потому что не будем ни за что. Без объяснений. Это и есть «Кадыров», его содержательное значение для российской государственности.
Огромными усилиями при Кадырове в Чечне была создана видимость подгонки под общефедеральный стандарт: проведен референдум, принята Конституция, избран президент, обеспечены выборы в Госдуму и общероссийские президентские. Чтобы юридически уравнять буйную кровоточащую Чечню с «рязанщиной», были предприняты чрезвычайные усилия. Полная мобилизация федерального центра, сосредоточение всего военного и административного ресурса, помноженные на стальную волю и могучий властный инстинкт самого Кадырова, пассионарного и авторитарного чеченца из Бено, силой и убеждениями заставившего представителей различных тейпов, вирдов и даже нескольких сепаратистских отрядов признать его личную власть, которую он, в свою очередь, преподносил Кремлю как чеченское продолжение общероссийской вертикали.
Кадыров был главным модулем всей российской государственности: на нем держалось обоснование борьбы с сепаратизмом, легитимация жестких антисепаратистских мер в глазах Запада (и отчасти исламского мира), компромиссный баланс между общероссийскими федеральными нормами, уникальностью чеченского общества, никак в эти рамки не вписывающегося. Смысл кадыровского режима состоял в том, чтобы продемонстрировать всем: российская государственность способна легитимно укротить любые формы внутреннего сопротивления, а значит, она безусловно ценна – раз, и эффективна – два.
Подозрительно тихо прошли все этапы «политического» замирения. Разнообразное, лихорадочное, ультраактивное и пассионарное чеченское общество, пронизанное яростью, местью, отчаянием, усталостью, в конце концов, безумием, послушно и единодушно согласилось на «рязанщину», где все тихо, уютно, обыденно и только пьяный гулко воет в канаве, и ночью тревожно гудят провода. Но кто-то затаился, ждал, пока вся система кадыровского правления закрепится, утрясется, приобретет видимость стабильности и устойчивости. Когда Кадыров станет незаменим для Кремля не только в Чечне, но и в общенациональном масштабе, и еще шире, в мировом: мол, Россия справилась.
Удар по Кадырову – удар по содержанию России как государства
9 мая 2004 г. на стадионе в Грозном прогремел взрыв, который был направлен в самое слабое место всей современной российской системы. В точку ее легитимации – ценностной и технологической. И этой цели он, увы, достиг. Если принять Кадырова и его систему за единицу, то мы отброшены не просто к нулю, а к минус одному. Было и нет. И Путину предстоит ни больше, ни меньше, как снова давать ответ на вопрос о смысле и значении российской государственности, снова обосновывать содержательную часть, которая оправдала бы настойчивость в сохранении цельности страны, опять демонстрировать эффективность и возможность «справиться». Буквально так: скажите нам, в чем смысл и ценность этого государства, и мы решим, имеет ли смысл защищать его цельность и определим подходящую цену.
Первая реакция на эту фундаментальную катастрофу - сделать вид, что ничего страшного не произошло, мол, «геройски погиб верный россиянин Ахмад-хаджи Кадыров, но никому не удастся разрушить его дело, обратить все вспять». Увы, вместе с Кадыровым ушла целая система, а значит, предстоит начать в Чечне совершенно новую страницу истории. Не только чеченской, но российской, а может быть и шире.
Все сценарии решения нынешнего чеченского кризиса сопряжены не просто с эффективностью тех или иных технологий, пиар-кампаний, медийных стратегий или систем политических договоренностей между чеченскими кланами, тейпами, группировками и ветвями федеральной власти (которые различаются по своим интересам и методикам работы в Чечне – военные, политики и экономисты), но и с новым обоснованием ценности самой российской государственности. Прежняя система была технологически выигрышной, эффективной, но совершенно бессодержательной, и, как выяснилось, хрупкой. Эффективность всегда краткосрочна. Если она отрывается от содержания, то закономерно приводит к обратным результатам. Таков характер современных политических пиар-кампаний: быстрая мобилизация, стремительные яркие действия, жесткое выбивание требуемого результата и… передышка до следующей кампании, столь же бессмысленной и эффективной одновременно. На этот раз передышка была сорвана, и проблема обнажилась во всем объеме. Решительного путинского «нет сепаратизму!» оказалось недостаточно. Нефундаментальность формулы «Кадыров» стала очевидной.
Что делать теперь?
Рассмотрим возможные версии разрешения чеченского кризиса.
Первый проект: «Кадыров жив»
Этот проект означает стремление повторить прежний сценарий, все вернуть на позиции, сходные с теми, которые были еще 8 мая 2004 г. По смыслу это продолжение формулы «Чечня» = «Рязанщина», обычная территория РФ. Правда, этот юридический статус поддерживается ценой невероятных усилий, человеческих жертв, психологического напряжения, материальных затрат. «Рязанщина» в Чечне - утрированная и возведенная в степень бреда. Тихая провинциальная коррупция здесь воплощена в торговлю людьми, строительные приписки и казнокрадство сопряжены с уничтожением и взрывами домов, выходки милиционеров и гаишников обретают пропорции жестокости военных частей и блокпостов, уютная и ленивая местная братва вырастает до безжалостных бандформирований, административное давление проявляется в виде кровавой опричнины правящей группировки и т.д. И это все для того, чтобы «как на Рязанщине». В правовом смысле.
Технологически реализация проекта «Кадыров жив» достигается либо внесением в Конституцию Чечни изменений для легитимации участия в выборах сына Кадырова Рамзана, либо избранием с преференциальной поддержкой федерального центра ставленника кадыровского клана, например нынешнего министра внутренних дел Чечни Алу Алханова с опорой на Кадырова-младшего и Тауса Джабраилова. Это наиболее легкий путь: можно продлить систему договоренностей, достигнутых покойным Кадыровым за счет личного ресурса. Но здесь фатальную роль может сыграть как раз сильная сторона Кадырова Первого. Он был харизматической властной личностью, способной надавить там, где переговоры иначе не шли, сделать резкий, жестокий жест, настоять на своем. Иногда он перегибал палку, держал пружину сдавленной. Сейчас эти критические точки, которых не счесть в чеченском обществе, исторически не переваривающем единоначалия и организованном по принципу межтейповой демократии, дадут о себе знать. И Кадырову Второму, и тем более его «заместителю» с этим котлом, заваренным не ими, справиться будет предельно тяжело. Если осуществится этот сценарий, он будет на несколько порядков менее устойчивым, чем вариант Кадырова Первого. А тот, как выяснилось, сам оказался весьма хрупким. Одиночный взрыв - и чеченская клепсидра перевернута.
Кадыров Второй не будет пользоваться ни доверием Кремля, ни авторитетом у самих чеченцев. Все будут осознавать промежуточный и нефундаментальный характер этой фигуры.
Второй проект: «московский чеченец»
Здесь тоже идет речь о «рязанщине», с той лишь разницей, что кандидаты более оторваны от реальной ситуации в современной Чечне, во многом опираются на память о прошлом, на навыки, приобретенные за годы погруженности в российскую политику (что внушает основания для пессимизма). Формально на эту роль могут претендовать либо чисто политические фигуры, вроде Руслана Хасбулатова, либо молодые бизнесмены – Малик Сайдуллаев, братья Джабраиловы и т.д.
Хасбулатов и Сайдулаев будут восприниматься чеченцами как продолжение линии Доку Завгаева и не устроят большинство. Кроме того, у них существуют серьезные противоречия с кланом Кадырова и набранными в его службу безопасности недавними боевиками. К тому же, насмотревшись на изнанку российской политики, они, быть может, будут еще менее лояльны Кремлю, чем местные чеченцы, сохранившие насчет Москвы некоторые иллюзии.
Потенциально более эффективными были бы претенденты от бизнеса: они моложе и активнее, способны оперативно решать проблемы финансовыми способами, они жестки и современны. Их сложнее коррумпировать, чем чиновников, их бизнес относительно автономен от Чечни и зависит от Москвы, а следовательно, их можно контролировать с помощью реальных экономических интересов, а не только полагаться на «державную лояльность». В Чечне они не особенно популярны, хотя позиции Малика Сайдуллаева за счет критики издержек кадыровского режима в ходе предыдущей президентской кампании довольно серьезны. Эту группу называют «чеченскими олигархами». Самостоятельно им будет трудно добиться успеха, но это более или менее технологически перспективный вариант. Их участие в различных коллективных блоках и учет позиций при поиске оптимальной фигуры просто необходим. Однако московским «чеченским олигархам» трудно будет договориться с кадыровским кланом, что чревато серьезным противостоянием с непредсказуемыми последствиями.
В содержательном смысле этот проект ничего нового не даст, но может стать успешным в процессе откладывания «окончательного решения» и сохранения замороженной ситуации на какой-то срок. Правда, в ходе его осуществления может рвануть, как, впрочем, и в других вариантах. От этого гарантий, увы, нет.
Третий проект: «чеченский чеченец» и «евразийство»
Этот вариант содержательно расширяет горизонты хотя бы потому, что чеченский представитель некадыровского клана будет вынужден создавать в Чечне совершенно новую конфигурацию сил. Тогда откроются интересные пути развития в сфере межтейповых и межвирдовых отношений с учетом этно-демократических особенностей чеченского общества. Возможны новые условия и форматы переговоров с колеблющимися отрядами сепаратистов, выстраивание принципиально иных отношений с федеральным центром (при общей лояльности), оздоровление ситуации с коррупцией и иными эксцессами в экономике, учет региональной, социальной и психологической специфики чеченского общества.
Можно было бы, соблюдая юридическую формальность светского общероссийского уклада, приступить к формированию органических совещательных структур, учитывающих чеченскую специфику. Это возможно либо в рамках Госсовета, превращенного из инструмента кадыровского клана в реальный совещательный орган различных тукхумов и тейпов Чечни, либо в структуре парламента, где фактическая политика выборов учла бы реальную дифференциацию чеченцев, а не просто пиар-технологии и давление административного ресурса – местного и федерального.
Но все это неосуществимо, если федеральный центр не осознает необходимость качественного изменения стратегии чеченского урегулирования, а в самой России не будет всерьез поставлен вопрос о смысле и целях государственности как таковой. Можно назвать этот сценарий «евразийским» по содержанию, ставящим акцент на позитивном отношении к своеобразию чеченского общества. Это было бы ответом не только в негативном ключе («нет сепаратизму!»), но и в позитивном – («да стратегическому единству в сочетании с локальным своеобразием и широкой степенью этноконфессиональной автономии», а это и есть евразийство).
Содержательная формула такого проекта: Чечня = Чечня, как Рязань = Рязань, Тамбов = Тамбов, Татарстан = Татарстан. Каждая часть России уникальна и самобытна, и это плюс. Вместо того, чтобы все подгонять под один (пока не очень привлекательный) стандарт, следует укреплять этно-культурные особенности каждого народа и каждого региона в рамках геополитического евразийского единства. Если же это будет сопровождаться еще и интеграцией на пространстве СНГ, как предлагает Нурсултан Назарбаев, проект станет убедительным, притягивающим к себе народы и страны, а следовательно, убеждающим всех россиян в ценности того, что они имеют и к чему тянутся остальные. Лучшей прививки против сепаратизма трудно придумать.
Что-то в этом роде было и у самого Кадырова, но эти ростки не смогли развиться из-за жесткости насущной проблемы укрепления вертикали власти. Как и всякий чеченец, Кадыров никогда не верил в уравнение «Чечня» = «Рязанщина», но до поры до времени соглашался с этим, внутренне тяготея к иным, более национальным представлениям. Если вынести этот евразийский момент из подразумеваемого плана в проговариваемый, новая чеченская система могла бы быть содержательней и поэтому устойчивей.
Возможными кандидатами формулы «чеченский чеченец» могли бы стать муфтий Чечни Ахмед-хаджи Шамаев, бывший мэр Грозного Беслан Гантамиров, депутат Госдумы от Чечни Ибрагим Сулейменов или военный комендант Гудермеса Сулим Ямадаев. Каждый из них имеет свои плюсы и минусы.
Муфтий Шамаев, традиционалист и антиваххабит, близкий к российскому военному руководству, не обладает, увы, ни харизмой, ни волей Кадырова, так что едва ли сможет на себя взять авторитарную миссию. Хотя по своим убеждениям он прекрасно соответствует евразийской парадигме. В любом случае роль Шамаева будет очень важной в окружении любой евразийской фигуры, на которой остановится федеральный центр. Стоит учитывать, что структуры «внешнего ислама», такие как муфтияты, в Чечне традиционно менее влиятельны, нежели структуры суфийских вирдов. Поэтому важно включить в евразийский проект авторитетных устазов, курирующих суфийский «параллельный ислам», более всего страдающий от «ваххабитских» радикалов.
Беслан Гантамиров активен и пассионарен, но имеет много врагов в чеченском обществе и отягощенную бесконечной чередой размолвок личную историю.
Ибрагим Сулейменов недостаточно известен в самой Чечне, хотя его позиции вполне выверены и позитивны.
Наиболее яркая фигура - Сулим Ямадаев. Его отряды бились с сепаратистами на стороне Кадырова, но были оттеснены на задний план, хотя и сохранили значительное влияние в Чечне. Тейп Ямадаева влиятелен, крепки связи с военным руководством РФ, есть свои экономические структуры.
Слабость евразийского проекта в том, что он требует филигранного исполнения, тонкого баланса между множеством факторов, и самое главное, существенных изменений в геополитическом сознании федерального центра, готовности Кремля придать позитивное ценностное содержание российский государственности. То есть остается начать и кончить. Преградой на этом пути может стать привычка кремлевских технологов к иным методам политической работы и определенная развращенность внешней успешностью реализации виртуальных и чисто пиаровских проектов, особенно в вопросе выборов и референдумов.
Четвертый проект: «закамуфлированное прямое президентское правление» – «россиянство»
Прагматическим вариантом было бы откладывание решения чеченской проблемы на политическом уровне на неопределенный срок. Для этого логично ввести в республике прямое президентское правление. Такой вариант означал бы поддержание жесткого стратегического контроля над ситуацией с особым вниманием к экономической сфере, без каких-либо преференций тому или иному клану, тейпу или группировке. Ситуация в таком случае замораживается до того момента, когда качественная модель политического решения органично созреет.
В общероссийском ключе это означает, что сама Россия откладывает ответ относительно содержания своей государственности, ограничивается тем, что жестко и силовым образом фиксирует статус-кво и берет идею территориальной целостности в качестве самодостаточной и самоценной. Отказ от продолжения разговора - это тоже возможный ответ. Эту функцию мог бы выполнить генерал ФСБ Саид-Селим Пешхоев, этнический чеченец, встроенный в российскую военную систему, но постоянно участвующий в разрешении чеченской ситуации, знающий оперативные реалии. Модель его правления была бы похожей на ингушскую, сложившуюся после избрания президентом Мурата Зязикова. В общих чертах порядок установлен, федеральная вертикаль власти не просто сотрудничает с республиканской (как при Кадырове), но строго совпадает с ней. Пешхоев знаком и с евразийской тематикой в ее чеченской версии, а следовательно, можно предположить эволюцию этой модели в более содержательном ключе.
Другой вариант позволяет рассматривать фигуру русского грозненца генерала Олега Житкова. Он пользуется авторитетом среди чеченцев, и в таком случае прямое президентское правление станет фактом. Для многих чеченцев это, как ни парадоксально, было бы благом: русский военный сохранит беспристрастность в отношении группировок и тейпов, позволит многим внутричеченским процессам развиваться в органичном ключе.
Если Пешхоев или Житков подкрепят свои программы апелляциями к чеченским национальным традициям, в том числе и социально-политическим и религиозным, они смогут стать переходными фигурами к выстраиванию сбалансированной и по-настоящему содержательной будущей модели.
Путин и чеченская бифуркация: стабильность и ее дубль
Президент Путин стоит перед фундаментальным выбором. Взрыв 9 мая на стадионе в Грозном потребовал от него серьёзного ответа: да или нет? Так или не так? Возможно, самому Путину казалось, что тема в основном закрыта, и вопрос переведен на технологический уровень. Сейчас очевидно, что это не так. По сути, это проявление кризиса стратегии подмены технологическими эффектами и пиаровскими симуляциями реальной содержательной политики. Это стало фирменным знаком части его окружения, которая добивается успехов, но эти успехи оказываются эфемерными и двусмысленными.
Сразу после второй инаугурации Путин получил «чёрную метку». Как на Кадырове держалась вся Чечня, так вся Россия держится сегодня только на Путине. Он - единственный политический субъект. Это было достигнуто благодаря виртуозным технологическим ходам. Но как же это хрупко… Есть стабильность, а есть ее виртуальный дубль. Путин сейчас выберет либо содержание, либо технологию. Оба пути рискованны, опасны, непредсказуемы. Те, кому небезразлична судьба новой России, замерли. От выбора Путиным сценария чеченской ситуации зависит слишком много.
Об авторе: Александр Дугин – лидер международного Евразийского движения
