СМИ стремятся к полной независимости для того, чтобы сделать свою власть, свое могущество влияния автономным. Все остальные ветви власти – законодательная, исполнительная и судебная ограничивают друг друга. Медиакратия стремится к преодолению любых ограничений. Медикаратия хочет быть безграничной.
Повышение независимости СМИ увеличивает их кратологический (властный) потенциал. СМИ становятся самостоятельным социально-политическим актором, действующим по собственной логике в соответствии со своей автономной структурой. Каковы основания этой структуры?
Главным здесь является глубинная тенденция поставить означающее над означаемым, освободить знак от содержания, придать образу способность не представлять вещь, но заменять и фактически отменять ее. СМИ в пространстве свободного эмансипированного знака хотят создать новый тип онтологии – онтологии экрана, медийной онтологии. Вещи, события и личности в медиа-пространстве приобретают особое бытие – они становятся транспарентными (прозрачными).
По мере эмансипации СМИ от всех ограничений, эта транспарентность (прозрачность) все более совпадает с собственно бытием. Так постепенно устанавливается любопытная аксиома: существует только то, о чем повествуют СМИ. Чем более СМИ независимы, тем более они онтологически полномочны.
Если некогда СМИ, зависящие от реальности и различных инстанций, выносящих общеобязательный вердикт относительно этой реальности, предположительно (хотя и избирательно) говорили о том, что есть, то в процессе медийной эмансипации это уравнение изменилось: то, что есть, определяется тем, о чем говорят в СМИ. О чем в СМИ молчат, то попросту не есть.
В отличие от законодательной, исполнительной и судебной властей, которые по определению манипулируют с реальностью, борясь за контроль над представлением реальности, СМИ свободны от реальности, вольны ее воссоздавать по своему усмотрению. Означающее постепенно становится клоном, потом голограммой и, в конце концов, самим означаемым. Таким образом, четвертая власть есть единственно настоящая власть, абсолютная власть, превосходящая все остальные виды власти.
Эмансипация СМИ
От чего СМИ стремятся стать независимыми? В метафизическом смысле они стремятся освободиться от гнета реальности, от означаемого, от очевидной бытийной основы. СМИ хотят избежать веса конкретного, растворить объем, освободить тело от его непроницаемости. Поэтому объем сводится к плоскости, непроницаемость делается транспарентной, конкретное заменяется убедительным комментарием к нему. Современные СМИ – это мощнейший элемент последнего (исторически и цивилизационно) аккорда дезонтологизации.
От чего хотят быть независимыми СМИ в более узком смысле? От социально-политического фундаментала, т.е. от контроля со стороны того, что также как и СМИ претендует на вынесение онтологического решения или, по меньшей мере, на работу с проекциями конкретной реальности. СМИ поэтому заведомо противостоят власти – причем любой. У последовательных СМИ есть парадигмальная (и всегда негативная) трактовка власти (законодательной, исполнительной и судебной).
Законодательная власть, почти всегда совпадающая с партийно-представительной – (для СМИ) «недееспособна», поскольку она высокомерно тщится декретировать реальность и выражать интересы общественных секторов. Но и то и другое стремится симулировать сама система СМИ, но не как отражение, а как виртуальный призыв духов.
Законодательный потенциал медиакратии заведомо превышает полномочия парламента, и СМИ именно по этой причине всегда смеются над парламентом – парламент есть лишь неудачная пародия на СМИ; СМИ способны сделать ту или иную идеологию модной, распространенной и парадигмальной, а потом расставить акценты по своему усмотрению. Парламент и законодательный процесс лишь пародирует эту способность убогими средствами.
Точно также дело обстоит и с представительскими функциями парламента. СМИ не просто отражает интересы социальных секторов, но их формирует. А если это наталкивается на сопротивление общества, то СМИ внушает обществу, что оно не таково как оно есть, играючи моделирует новое общество и верстает его.
Следовательно, СМИ не зависят от социальных интересов, но социальные интересы зависят от произвола медиакратии. Парламент в такой ситуации становится простым анахронизмом. Консенсус топ-менеджеров нескольких наиболее мощных телеканалов способен обращаться с парламентом как ребенок с куклой – может переодевать, может оторвать голову.
Парламент действует медленнее и с отставанием. СМИ назначают общественные сектора, компонуют партии и лидеров, наполняют парламент, т.е. выступают сценаристами и исполнителями. Парламент становится закадровым статистом, управляемым СМИ, либо о нем забывают. В крайнем случае, если СМИ совсем это надоест, то выбирают новый. Причем, как только захотят…
Про исполнительную власть вообще все очевидно. Исполнительная власть принимает решение, выдвигает серию конкретных безусловных требований относительно социально-политической реальности, это самый осязаемый центр воли. Для СМИ не приемлемо само существование такой инстанции. Исполнительная власть – прямой конкурент СМИ.
Именно исполнительная власть традиционно противостоит СМИ, стремится ограничить эмансипационные процессы медиакратии. В социуме экрана правит не исполнительная власть, но нечто иное. Это иное неподвластно кадровым решениям исполнительной власти – независимо от характера собственности на СМИ.
В той степени, в какой медиа остаются медийными, они будут диктовать любому менеджеру, самому лояльному исполнительной власти, автономную логику поведения (это как если бы монаха поместить в публичный дом; никто не говорит, что испытания выдержать не под силу, но в публичном доме это сделать намного труднее, нежели в монастыре).
Отношение СМИ к исполнительной власти может быть конфронтационным по двум базовым сценариям – прямая критика (многие СМИ заведомо исходят из предпосылки, что «власть есть зло») или метод ускальзывания (это стратегия ироничной дистанциированной покорности, которой дает тот же, а то и более серьезный результат).
В обоих случаях медиа (прямо или косвенно) саботируют императив исходящий из центра исполнительной власти, расчленяют его на хроматические составляющие, искажают траекторию каждого отдельного сектора, либо просто поглощают этот луч, порождая прямо противоположно направленный вектор. В результате цель достигнута – властный императив подвергнут саботажу. СМИ во всех формах профессионально занимается саботажем власти.
Судебная власть представляет для СМИ некоторую проблему, так как по определению именно эта инстанция претендует на вынесение окончательного вердикта о соответствии или несоответствии конкретной реальности с конкретными социально-политическими нормативами, причем все это нарочито вне пространства контроля и полномочий СМИ. В этом случае СМИ занимают пассивную позицию, и довольствуются простой перманентным оспариванием судебной инстанции как таковой.
Суды суть настоящие и труднопобедимые враги СМИ. В отношении судебных властей медиакратия отточила самые эффективные методы. СМИ замалчивают судебную власть, умаляют ее значение в сравнении с законодательной и исполнительной.
О судах и судьях говорят значительно меньше, чем о президенте, правительстве и парламенте, хотя по формальным принципам демократии эти три власти практически равнозначны по своему статусу и призваны ограничивать друг друга.
СМИ всегда склонны оспаривать судебное решение, намекая на то, что оно несправедливо. Это применимо ко всем судебным решениям без исключения.
СМИ навязывает представление о «тотальной коррупции судебной системы», ее прямой зависимости от преступности, других ветвей власти, ее несамостоятельности.
СМИ романтизируют анормальные правовые явления, ставят их в центр общественного внимания, – через сериалы, детективы, боевики, триллеры, криминальную хронику и т.д., – подталкивая зрителя к выводу о том, что «судебно-правовая область есть нечто искусственное, формальное, поверхностное.
СМИ стремятся подменить собой суд, вынося свой медийный приговор по политически или социально важным делам, имитируя судебный процесс в ток-шоу, специализированных программах и симулированных псевдосудебных действах.
От демократии к медиакратии
СМИ по своей структуре противостоят основным властным инстанциям демократического общества. Медийная демократия нечто совершенно особое. Сама представительская демократия в значительной мере представляет собой стремление эмансипироваться от тех сил, которые ее учреждают.
Поэтому постепенно демократические режимы перерождаются в некую разновидность демократических корпоративных систем, где правят представители слоев, групп и интересов, которых в реальном обществе не существует – уже или еще. В самой демократии явно наличествует эмансипация представителей от представляемых, и в парламентских дебатах даже классических эпох мы видим прототип телешоу.
Но медиакратия представляет собой качественно новую ступень развития этого процесса. Если представительская демократия подменяет собой общество, то СМИ подменяют собой саму представительскую демократию. Кажется, что они делают это «во имя общества», как следующий – очередной – этап социально-политического освобождения.
На самом деле, они действует по автономной программе, связанной с растворением и новым моделированием общества, а не с его отражением.
СМИ являются не только последовательно антидемократической, но и антиобщественной силой. Это не случайное обстоятельство в конкретном обществе – как раз в конкретном обществе это может быть и не так очевидно проявлено. Это внутренняя структура самой медиакратии, ее сущность.
Общество выражает себя в партийной системе и этим вступает с властью в диалог. СМИ совершенно не заинтересованы в этом диалоге, они хотят сами быть обществом, представительством и властью, а также выносить суждения относительно основных проблем, т.е. быть еще и судами. Причем им мешает любое реальное измерение всех этих четырех инстанций, так как оно нарушает законы транспарентности (прозрачности).
СМИ любит прибегать к обвинению «в коррупции». На самом деле, в виду имеется именно «непрозрачность», свойства конкретных, неэкранных тел и событий, ведь коррупция – это дословно «распад», и соответственно одно из основных свойств реальных тел в реальном времени. Прозрачные тела не подвержены коррупции в силу своей бестелесности.
Таким образом, только экранное тело – сами СМИ – не подлежат коррупции. Они как рентгеновские лучи проходят сквозь твердые тела, избегая их свойств и их судеб.
От пропаганды к медиакратии
Функции современных СМИ существенно отличаются от их функций на прежних этапах истории. Некогда они были лишь эффективным средством пропаганды – вначале политической, потом коммерческой.
В любом случае, СМИ транслировали действенный императив, стратегию поведения и ценностную системы. Политическая и коммерческая (рекламная) пропаганда хотела от зрителей конкретных поступков и признание шкалы «добро-зло».
Это было утилитарное программирование: от потребителя СМИ требовались конкретные действия и оценки. Это была система образовательная (в ценностном смысле) и побудительная (в деятельном смысле).
Эпохи прямой политической пропаганды понятны: в них средствами внушения зритель подвигается на конкретные шаги и оценки – он идет на работу, негодует в отношении врагов, ненавидит «зло», любит друзей и защищает «добро». Пропаганда даже не создает этой решетки, она послушно исполняет общественную реализацию конструкта, выработанного не исполнителями пропаганды, но ее заказчиками – т.е. властью.
Пропаганда есть воздействие власти на общество, и СМИ в таком случае лишь сообщают обществу директивные императивы власти.
В эпоху классического капитализма экономика выходит на первый план, и капитал использует СМИ в своих целях. Теперь политическая пропаганда заменяется коммерческой пропагандой. Но и здесь СМИ выступают лишь инструментом.
Капитал также побуждает зрителя действовать (покупать те или иные продукты, вкладывать средства в те или иные банки, инвестиционные фонды) и внушает ему подспудно ценностную систему: «добро» это комфорт, безопасность, наслаждение, безделие, развлечение, множество милых глупостей, возможность позволить себе «несколько больше».
В этой ценностной системе акценты расставлены менее жестко, чем в грубой политической пропаганде, хотя политический посыл капиталистических СМИ очевиден. При этом коммерческая пропаганда прибегает к более агрессивным методам воздействия при более расплывчатой, косвенной формулировке навязываемого.
Чтобы показать очевидность «B», это «B» не называется в лоб, но перечисляется, к примеру, неполная серия: «A», …, «С», «D», «E» – с предложением зрителю осуществить свою свободу, сделать личный выбор и угадать пропущенное. В таком случае, акцент на пропущенном якобы является не «продуктом пропаганды», а «произволом потребителя», «источником его капризного наслаждения» (чем более человек глуп, тем более он убежден в собственной оригинальности).
Но это все свойственно стадиям, предвосхищающим подлинную медиакратию.
Медиакратия становится полноценной лишь тогда, когда средства отказываются быть средствами и превращаются в цель.
Политикой становятся сами СМИ и начинают продавать только самих себя: скоро вся наружная реклама превратится в иллюстрированную программу передач: «смотри на первом канале», нет, «лучше на втором, не пожалеешь!», «а у нас на третьем – премьера!». И никаких «голосуй!» или «покупай!» – «смотри, просто смотри!»…
Телевизор перестает побуждать и внедрять шкалу «хорошо-плохо». Телевизор начинает играть. Он становится намного более агрессивным и безапелляционным – инструменты новой пропаганды оттачиваются до совершенства. По сравнению с ними политическая и коммерческая навязчивость кажется наивной и недейственной.
Отныне СМИ заходят изнутри зрителя, не понуждают, а просто подменяют его. Это внутреннее телевидение, интериоризация экрана. Игра прозрачности делает, в конце концов, прозрачным не только то, что в телевизоре, но и то, что вне телевизора. Все бытие перемещается в экран. Не только телеведущие не отбрасывают более теней, но и сами зрители.
Очень агрессивно, безапелляционно, с тотальной абсолютной силой императива зритель получает приказ – «пойди туда, не знаю куда!», «сделай то, не знаю что!», «сделай, попробуй только не сделать, сволочь!..» Это не так нелепо, как может показаться – на зоне, в руках рэкетиров и даже на первом году армии многие сталкиваются с такой постановкой вопроса – только теперь эта постановка тотальна. Это предельно жесткое и конкретное побуждению к предельно расплывчатому и абстрактному действию. Смысл императива таков: не отрывай взгляда от экрана, оторвешь – жестоко поплатишься.
Точно так же и с ценностной системой: долгая, пристальная, тошнотворная прикованность к лицу диктора, певца, ведущего. Что выражает физиономия Бориса Моисеева, Александра Невзорова, Николая Фоменко, Дмитрия Диброва? Они столь часты, столь узнаваемы, что постепенно становятся ключами к реальности, мы начинаем интерпретировать реальность с помощью них – но их дискурс не просто нечленоразделен и не содержателен, он красноречиво нем. Их физиономии – передачи, слова, песни, жесты, комментарии – не выражают ничего вообще… Мы быстро забываем их профессию, их социальную и профессиональную принадлежность, тему их передач, их пол… Но они остаются.
Они становятся фатальными, они, будучи мучительно необъяснимыми и как-то радикально глубинно невнятными, постепенно устанавливают свою постчеловеческую систему ценностей – но это отныне не игра с добром и злом, но перебор странного ряда содержательно взаимозаменямых фигур – «Это более Дибров, нежели Моисеев, хотя есть в этом что-то от Гордона, а частью от Сорокиной…» Мир начинается измеряться шустерами и познерами – это новый этап ценностных иерархий, загадочных, уводящих от, упорно склоняющих к какой-то невнятной, но жгучей перверсии…
Это сверхэффективная пропаганда ничто, чистого ничто, оцененного серией случайных и навязчиво постоянных скорлуп… Пойди никуда, сделай не это, вернись не сюда…
Они мешают спать и не дают проснуться.
Вставка о чревоборцах и Кучме
Краткое отступление. Выяснилось, что реальная медиакратия определенным образом преодолевает реальное потребление. Образ гамбургера и пепси-колы становится первичнее гамбургера и пепси-колы, первичнее даже цифровых показателей прибыли соответствующих компаний. Потребление электронных гамбургеров становится самостоятельным процессом, по основанным показателям – в том числе и цифровым, финансовым, – превышающим прибыльную суету в области обозначаемого. То, что имеет тень – гамбургер – в пространстве чистой медиакратии качественно ниже чем то, что ее не имеет.
СМИ таким образом остаются интеллигентнее зрителей. Зрители, воспринимающие телерекламу как стимул к реальному потреблению, ошибаются, они подлежат перевоспитанию: они должны научиться потреблять рекламу. Выигрывает тот, кто «умеет по-настоящему смотреть телевизор». Только тот. И он – призер – потребляет знак, а телевизор потребляет его. Как и в любой паре – раб-господин, мужчина-женщина, свет-тьма и т.д. – невозможно установить до конца точно: кто дает, кто берет. Эта игра двойная, таинство происходит в плоскости экрана. Как мистерия власти объединяет центр и периферию, а мистерия любви – половую пару, телевизор и зрителя объединяет таинство экрана.
Грасе д’Орсе более ста лет назад утверждал, основываясь на расшифровке Рабле, что вся история делается в дуэли «чревопоклонников» («гастролятров») с «чревоборцами» («энгастромитами»). В случае с «электронным гамбургером» это очевидно: журналистский коллектив канала, камеры и дирекция – «энгастромиты», они учат сублимации чревоугодничества. Пожирать надо телелучи. Грубые телезрители, не умеющие правильно смотреть телевизор, все понимают по старинке и идут покупать. Потом удивляются, правда, что «со вкусом что-то не то»… Конечно, «что-то не то»…
На Украине все обретает особенно телесный, жирный характер. Там восстание не умеющих смотреть телевизор возглавил сам президент Кучма. Он организовал на выборах блок «За ЕДУ!». Тем самым он обнаружил себя как агента «чревопоклонников». Кучма даже в своей фамилии несет что-то не прозрачное, похожее на кучу.
Непрозрачный президент, и, видимо, его за это и снимут.
Всевластие СМИ имеет глобалистский характер
Борясь против власти и общества, СМИ всегда борются против чего-то конкретного, против конкретной власти и конкретного общества. При этом они апеллируют к прозрачному эталону, некой чисто виртуальной голограмме, которая задает критерий, по которому следует равняться. Этот критерий не может не быть универсальным или мондиальным, глобальным.
СМИ в своем эмансипационном развитии обращаются к тому, чего нет ни в каком секторе конкретности, но что должно стать (быть) всеобщим. Именно этим мондиальным характером СМИ исподволь и по касательной объясняют экстравагантность, эксцентричность своей зрелищной онтологии.
Когда ошалелый зритель в какой-то особенно критический момент допускает опасное сомнение: но ведь это не так?! – ставя под вопрос гипнотическую влиятельность медиакратии, СМИ заведомо имеет весомый аргумент – у нас не так, допустим, но вообще – в мировом масштабе – именно так. Наивное сомнение, основанное на наблюдении конкретного, тут же подрывается обращением к общему. Это имеет вариации – у нас не так, а у них так; у нас пока нет, но должно быть так; у нас не так, потому что мы не видим еще, что это так, поскольку наш горизонт ограничен и т.д.
СМИ всегда обращаются к тому, что кажется очевидным, но в то же время никогда не подтверждено опытом. В этом медийная игра, она никогда не транслирует конкретное. Все, что попадает в пространство экрана, подвергается макияжу. Это онтологический макияж виртуальности, благодаря пленке грима конкретное становится экс-центричным. Медийность обязательно должна коснуться объекта показа, это документалистика оперетты.
Следует задать вопрос: во всяком ли обществе медиакратия жестко противопоставляется властному и общественному организму? Ответ требует историко-пространственной локализации истоков медиакратии. Западная Европа, вступив в Новое время, фактически тронулась в сторону медиакратии. К концу ХХ века этот путь в основных чертах был завершен. Медиакратия есть сбывшийся, состоявшийся проект западно-европейской цивилизации Нового времени, реализация задуманного Просвещением; телелучи это последние отблески вспышки Просвещения...
Поэтому в отношении властных и общественных структур самого западно-европейского общества медиакратия выступает как частичное отрицание: она отрицает конкретное в этом обществе и в этой власти, но олицетворяет абстрактное. Иными словами, медикратия есть прямой прогресс, победно полемизирующей с консервативной инерцией. Поэтому здесь и только здесь внутренний нигилизм медийной онтологии может быть рассмотрен как прогресс, он может подвергаться критике, но не в смысле направления, заданного вектора ориентации, а в смысле ритма, форм проявления, частоты колебаний.
В других пространственно-временных контекстах медиакратия несет гораздо более обостренный антилокальный характер. Экс-центричность в таком случае становится географической. Это делает медиакратию вне Западной Европы и США более агрессивной (колониально-оккупационной), но в то же время более грубой. На самом деле, и на Западе СМИ обращаются не к тому, что есть, однако, здесь не предполагается, что центр лежит «где-то там», более изощренная медийность Запада напрямую транслирует ироничное не «где-то там», а просто «не здесь». В роли парадигмы выступает не «иное пространство», но «непространство», особое виртуальное «место», которое не поддается никакой фиксации. Это кристалл расстворителя, вечно ускользающая эфемерная страна отстегнутого от непрерывности мгновернного пространства .
Мондиальная медиакратия против Мирового Правительства
Противники глобализации (мондиализма) привычно рассматривают медиакратию как технический инструмент тех сил, которые ведут дело к созданию Мирового Правительства. Идеологии двух прошлых веков – XIX и XX – обычно отождествляли волевой центр глобализации либо с религиозной реальностью (заговор «сатанистов» – вариант «масонов» – против христианства – клерикальная перспектива), либо с экономической (процесс планетаризации и империалистической консолидации мирового капитала, система ТНК – марксистская перспектива), либо с этнокультурной (подчинение нормативам западноевропейской, позже американской цивилизации всей планеты – национал-консервативная перспектива).
Именно авангарду этих сил приписывается инициатива по созданию Мирового Государства, копирующего в планетарном масштабе классическое буржуазное государство-нацию с либерально-демократическим устройством и рыночной системой. Наиболее радикальные критики глобализма дополняли эту картину апокалиптическими пророчествами о грядущей отмене демократических нормативов и переходе к планетарной диктатуре (хотя с точки зрения марксистов, либерал-демократический парламентаризм и буржуазная демократия в целом и есть завуалированная диктатура капитала). В любом случае медиа были в таких конструкциях лишь побочным инструментальным элементом, служащим «ядру заговорщиков-мондиалистов».
Такой подход свидетельствует о неспособности встревоженных консерваторов (включая коммунистов и социалистов) оторваться от классических архаических объяснительных моделей.
На самом деле медиакратия является инструментом лишь на определенных этапах мондиализации, после определенного порогового момента она становится самостоятельной реальностью, вступающей с иными инстанциями в конкуренцию за контроль над властными функциями. Иными словами медиакратия стремится перехватить инициативу у более традиционных акторов, инициаторов и реализаторов мондиализации. Мировые СМИ движутся к тому, чтобы новая планетарная реальность была не просто глобализированной формой классического буржуазного государства модерна, но чем-то сущностно иным.
Растворение локальной государственности в пользу глобальной окажется лишь промежуточным этапом. Глобальная государственность просто не состоится, так как медиакратия превратит к наступлению решающего момента разложенные останки локальных государств и обществ в нечто неспособное к новой интеграции.
И именно эти расплавленные останки будут диктовать формат глобального государства. Вместо Мирового Правительства, Мирового Парламента, Мирового Суда и мирового сообщества, мы получим совершенно иную виртуально-медийную голограммную реальность, с клонированными эквивалентами этих реальностей.
Уже сегодня СМИ тяготеют к представлению серьезной реальности государства Израиль его телеэквивалентом – трансвеститом Даной Интернешнл, Россия типологизирована мертвым генералом Лебедем, арабский мир – Бен Ладеном, Франция – Луи Де Фюнесом. Можно подумать, что таким образом глобальное смеется над локальным, над той серьезностью, с которой локальное относится к самому себе. На самом деле, глобальное как серьезное в пространстве медиа так же смешно и несостоятельно, как и локальное.
Мировое Правительство уже сегодня верстается как команда клоунов – будущие вожди планеты учатся шутить, плясать, показывать карточные трюки, корчить смешные рожи, выкидывать фортели. Им надо подумывать о смене пола, отращивании рогов, пластических операциях над ушами – чем более они будут похожи на персонажей из сериала Лукаса, тем больше шансов стать правителями вселенной.
СМИ и Россия
Медиакратия пребывает в процессе захвата власти в мондиальном масштабе. Если бы власти и общества (незападноевропейского происхождения) осознали основные параметры и ориентиры этого процесса, то вполне можно было бы говорить о потенциальном альянсе народов и политических систем (государств) против абсолютизации четвертой власти. Означаемое бросило бы в этом случае вызов автономизированному означающему, заставило бы вернуться к более традиционным соотношениям: в начале вещь – потом ее репрезентация.
Как победить СМИ? Остановить триумфальный марш виртуальной онтологии?
СМИ черпают силу в процессе отчуждения, делая его своим главным рычагом. Народная власть, прямая взаимосвязь между обществом и политической системой, т.е. прямая органическая демократия, соучастие народа в собственной судьбе посредством политических инструментов, исключающих (или минимализирующих) отчуждение, лишило бы СМИ необходимого стратегического пространства. Только в таком случае можно говорить о «новом подчинении представления о реальности самой этой реальности».
Государство и народ способны ограничить процесс автономизации СМИ только в случае их глубокого органического союза. Но такой союз в свою очередь противоречит основному вектору инерции общественного развития цивилизации западного типа. Иными словами, остановить наступление медиакратии может только тотальная революция, ставящая своей целью радикально изменить ход мировой истории.
Пока вопрос будет решаться лишь в отношении скорости медиакратического процесса – т.е. большее или меньшее развитие медиакратии (как острия всего процесса глобализации), ничего принципиально не изменится.
