Международное Евразийское Движение :: Евразийская классика

Социология является характерным продуктом европейского рационалистически-индивидуалистического развития; и не случайно самою стройною и влиятельною социологическою системою оказался материалистический марксизм, теоретически (не на практике!) отрицающий государственность, т.е. живое и духовно-личное единство культуры. Мы, русские, находимся в исключительно благоприятном положении. У нас была своя "Европа" в лице дореволюционного правящего слоя. И эта "Русская Европа" опередила свою метрополию — "Европу Европейскую", бесстрашно сделав последние выводы из предпосылок европейской культуры и жизненно предвосхитив угрожающий ей смертельный кризис. Но в гибели "Русской Европы" возрождается Евразийская Россия, раскрывая себя, как великую мировую культуру и как новое миросозерцание. Уже не годятся старые формы и старые термины: в новых обнаруживается вечное существо всякой культуры. И не в маленьких поправках, не в наивных переименованиях социологии в "обществоведение" заключается проблема, а в новой миросозерцательной установке. Вместе с новою культурною эпохою на смену "социологии" приходит "политика".

Политика строится не на индивидуалистически-материалистических и не на бездейственно релятивистических предпосылках и гипотезах, а на философском учении о личности (просопологии или персонологии). Из учения о личности выясняются природа и строение субъекта культуры, как личности соборной, природа государственности, как формы, определяющей личное бытие этого субъекта и органичность культуры, смысл духовного и материального творчества культуро-субъекта и, наконец, отношение культуро-субъекта к своему совершенству, т.е. его религиозно-нравственная деятельность и смысл права. Здесь дается лишь первоначальный очерк политики, по внешним условиям неравномерный в отдельных своих частях и даже не затрагивающий ряда важных проблем. Так, не затронуты проблемы историософские, только намечена проблематика духовной и материальной культуры и устранена критика современного индивидуалистического миросозерцания. Равным образом не взята в надлежащей глубине проблема религиозная. Приходилось считаться с ограниченностью места, с актуальностью тех или иных вопросов и со степенью разработки их в евразийской литературе. Тем не менее нам кажется, что общий остов системы выступает с удовлетворительною ясностью, а на большее пока мы и не притязаем.

II
Смысл существования определяется теми культурными ценностями, которые хранит и многообразно видоизменяет субъект развития. Эти ценности составляют некоторое органическое единство; и его-то мы и называем культурою. Таким образом, культура — не простая сумма ценностей и даже не система их, но их органическое единство, всегда предполагающее существование некоторого субъекта, который их создает, хранит и развивает, который, нужно сказать и так, сам в них, и только в них, развивается. Живая еще культура всегда обладает способностью к развитию и совершенствованию. И каждый ее "момент" отличается своею особою и особенною, неповторимою и незаменимою, единственною и необходимою для существования культуры как целого ценностью. Однако именно с точки зрения целого культуры есть более и менее ценные ее моменты и периоды. Таким образом, все моменты культуры обладают "первичным равенством" и "соотносительным неравенством" или "иерархическим взаимоотношением". Вытекающее отсюда противоречие, с которым эмпирически считаться необходимо, преодолимо вполне только в метафизике и религии.

Культура создается свободным субъектом и есть свободное его самопроявление, частью живое и становящееся, частью словно отрывающееся от субъекта и застывающее в форме традиции, которую он свободно приемлет, одобряет и видоизменяет соответственно "духу" или целому культуры, т.е., в конце концов, соответственно себе самому. В культуре поэтому следует различать прошлое или историческую традицию, настоящее и будущее или сферу свободно полагаемых целей. Впрочем, как полагаемые самим субъектом культуры, эти цели определяются его свойствами и тем самым согласуются с историческою традициею. Так сохраняются единство культуры и свобода ее субъекта, ибо, если моменты культуры и распределяются во времени и пространстве, субъект ее не ограничен своими временем и пространством, а содержит их в себе и выше их .

Культуре, как целому и как органическому единству, принадлежит примат над отдельными ее проявлениями или моментами, откуда вытекает уважение к традиции в самом акте творчества нового и оправдание этого акта в самой охране традиции. В частности, культуре принадлежит примат и над внешним выражением ее единства или внешнею ее организациею, т.е. над ее государственностью (см. далее, § 6). Субъект развития может быть индивидуальным или соборным (симфоническим). Понятие и термин "культура" применяются почти всегда к субъектам второго рода. Так говорят о "культурном человеке", предполагая освоенность им культуры, и о "культуре" человечества, народа, сословия, класса, а "класс", "сословие", "народ", "человечество" и являются примерами "соборных" субъектов. Симфонический субъект не агломерат или простая сумма индивидуальных субъектов, но их согласование (симфония), согласованное множество и единство и — в идеале и пределе — всеединство. Поэтому и народ не сумма социальных групп (сословий, классов и т.д.), но их организованное и согласованное иерархическое единство; культура народа — не сумма, а симфоническое единство более частных культур, и она не существует иначе, как их реально-конкретное единство, и вне их. Таким же образом народные культуры могут составлять большее культурное единство (эллинистическое, европейское, евразийское), предполагающее существование особого соборного субъекта. Поскольку же мы говорим о культуре человечества, мы предполагаем не отвлеченное единство, по отношению к которому безразличны многонародные и народные культуры, и не одну какую-нибудь их них, но реально-конкретное единство их всех, распределенное во времени и пространстве.

Отсюда следует, что можно созидать общечеловеческую культуру, но только путем созидания своей частной, народной и многонародной, и что события данного культурного круга могут обладать иногда решающим значением для всего культурного развития человечества. Таким событием является и русская революция, в которой проблема России-Евразии обнаруживает свой общечеловеческий смысл и раскрывается как историческая миссия России. С судьбами России связаны сейчас и судьбы вновь осознающих себя азийских культур и выход европейской культуры из переживаемого ею индивидуалистического кризиса, выход или — смерть.

III
Соборный или симфонический субъект есть действительность, меньшая, чем индивидуум, но далее большая. Индивидуум в том виде, как его обычно себе представляют, просто не существует и является вымыслом или фикцией. Человек "индивидуален" вовсе не потому, что он отделим и отделен от других и целого и замкнут в себе, но потому, что он по-своему, по-особенному, специфически выражает и осуществляет целое, т.е. высшее сверхиндивидуальное сознание и высшую сверхиндивидуальную волю. Другие "индивидуумы" выражают и осуществляют то же самое иначе, каждый по-своему, несводимо на других и целостно, т.е. именно неразложимо или "индивидуально". Если уничтожить это высшее, индивидууму нечего будет по-особому выражать и не в чем себя осуществлять, т.е. его совсем не будет. Напротив, чем богаче по содержанию это "высшее", тем богаче и полнее индивидуальное существование. Однако вне "индивидуальных" своих проявлений, вне свободных индивидуумов и иначе, как свободного их единства, высшего нет; и оно может осуществляться только чрез индивидуумов и в индивидуумах. Поэтому нельзя его понимать как отвлеченное от индивидуумов нечто, которое бы стесняло их свободу и предопределяло их действия; и потому же можно сказать, что "высшее" само себя осуществляет в свободных актах каждого индивидуума (§ 2). Высшее есть единство всего индивидуального, входящего в данное единство и выражающего его, и вместе — само это множество индивидуального.

Поэтому "соборное" не отрицает и не ограничивает индивидуального, как его ограничивает и отрицает "коллективное", т.е. "собранное" или "сборное". Для бытия соборного целого необходимо как выражение его множества, т.е. сферы индивидуального бытия, так и выражение его единства, т. е. взаимная согласованность индивидуумов. Есть единство, но не только как единство, а и как единство необходимо выражающееся во множестве. И есть множество, есть индивидуум, как отдельный центр специфического выражения целого, но не только как множество и не только как отдельный, но и как единство и как единый со всеми. Единство индивидуумов вовсе не безличная сфера ценностей и не метафорический субъект. Тогда бы как индивидуум мог лично его выражать, быть личностью? Это единство — не меньшая, а большая, чем индивидуум, личность, однако лично осуществляющая себя только в свободных индивидуальных личностях и их согласовании.

Однако надо считаться с тем, что вся эмпирическая действительность и всякий эмпирический субъект несовершенны. Эмпирически ни один соборный субъект не достигает полного своего единства, но остается только на пути к нему, только "согласованным" или симфоничным", да и то не до конца. Мы не хотим сказать, что это состояние согласованности не нужно и не ценно абсолютно. Оно необходимо, как необходимый момент в становлении и бытии симфонического субъекта, который сверх того и абсолютно един и абсолютно множественен. Не данную эмпирически полную множественность пытается признать единственною реальностью индивидуализм; не данное эмпирически полное единство пытается утвердить за счет множественности отвлеченный универсализм. Такими путями отрицается специфичность и реальность эмпирии. Эмпирия должна отрицаться только в том смысле, что она не все бытие симфонического субъекта, а лишь момент этого бытия, и к тому же момент несовершенный. Эмпирически соборный субъект "забывает" о своем единстве и о своем множестве. Эмпирически бытие его связано с борьбою и некоторым насилием. Индивидуум преувеличивает свое значение, как "отдельного"; отъединяется от других и целого и стремится стать самоцелью. Он то отрицает целое, то считает выражением целого свое "только единичное", призрак, возникающий как следствие отрицания целого, "забвения" о нем или "лжи" (ибо "истина" есть "память"). Все это тем легче, что наше "самосознание", наше "я", никоим образом не может быть уподобленным какой-то резко и раз навсегда очерченной сфере. Скорее всего оно подобно центру, который иногда совпадает с математическою точкою, иногда расширяется и превращается в сферы разных радиусов, в зависимости от "объема" индивидуализуемого. Так, иногда "я" обозначает сферу узких эгоистических интересов, противопоставляемую другим таким же, иногда — самосознание социальной группы, когда человек делает своими ее волю и ее идеологию, правда, всегда их индивидуализируя, иногда (например, в актах знания) — сознание всего человечества, хотя и тоже индивидуализуемое. Однако "я", выражая целое, выражает его однозначно-индивидуально; и потому оно — носитель "cantus firmus" в вызываемой им к бытию полифонии. В этом своеобразном строении личности — тайна личного бытия; в нем же разгадка таких создающих жизнь актов, как самопожертвование (всегда — жертва низшею или меньшею сферою "я" ради высшей его сферы), и самого строения общества. В несовершенной эмпирической действительности индивидуум неизбежно тяготеет к низшим сферам своего "я". Он стремится замкнуться в сфере своих эгоистических интересов, из нее оценивая другие индивидуальные сферы и целое, в нее стараясь вобрать и превратить все остальное. Если не будут положены границы индивидуально-эгоистическому интересу, самим ли индивидуумом или извне, — индивидуум разрушит целое и, уничтожив других индивидуумов, тем самым уничтожит и себя. (Обратное наблюдаем в коллективизме, который из высшей сферы единства индивидуумов выпаривает индивидуумов, превращая таким образом это единство в безличное и абстрактное и, разрушая индивидуальные сферы, разрушает себя самого). В этом смысле можно и должно сказать, что право ограждает и сохраняет индивидуальное бытие; однако не тем, что признает его абсолютно непроницаемую сферу, а тем, что ставит границы его эгоистическим проявлениям.

Итак, целое не существует само по себе, отвлеченно, но — только чрез индивидуумов, в индивидуумах и в качестве современного и всепространственного единства индивидуумов, которые и являются его "моментами", выражающими его каждый по-своему. Поэтому, раз целое существует, существует уже и выражающее его множество индивидуумов, существует и каждый из них, как само свободно осуществляющее себя в специфической сфере целое. Таким образом, целое не сумма индивидуальных сфер, и нет непроницаемой для целого индивидуальной сферы, ибо тогда бы они не являлись целым и оно само не существовало. Но равным образом вне индивидуальных сфер нет особой сферы целого. Однако есть реальное единство и (эмпирически: только) реальная согласованность множества индивидуальных сфер, как само целое. Это понимание одинаково отлично и от чистого индивидуализма, который признает лишь индивидуальные сферы, и от коллективизма, который знает лишь всеобъемлющую сферу отвлеченного целого.

IV
Мы не утописты и строго отличаем существо и идеал от несовершенного эмпирического факта. По идеалу и существу соборная личность есть всеединство своих, индивидуальных и низших соборных личностей. Она есть всякая своя индивидуация, и всякая ее индивидуация есть вся она в особом качестве; но она — и все свои индивидуации, а потому всякая ее индивидуация есть и все другие. Она есть и абсолютное единство их и абсолютное множество их, т.е. она и есть, и не есть (ибо абсолютное множество равно небытию, как давно уже показал Платон). Она: и есть, и не есть, и переходит от бытия к небытию, т.е. становится или возникает чрез погибание и погибает чрез возникание. Поэтому она — и согласование своих индивидуаций и их иерархическая (ибо ведь она едина!) и движущаяся (динамическая) система. Такое всеединство, в котором часть совпадает с целым, но и качественно отлична от всех прочих частей и как часть для целого необходима, достижимо лишь во всевременном единстве и чрез посредство полной взаимоотдачи (т.е. совершенного взаимообщения), чрез единство бытия и небытия каждой "части" и всех "частей".

Эмпирически всякая личность отказывается от себя и жертвует собою (преодолевая свою низшую эгоистическую сферу, разную, конечно, в зависимости от иерархического положения личности, т.е. одну у индивидуума, другую у социальной группы и т.д. ср. § 3) лишь до известной степени. Она пытается утвердить себя в себе, бережет себя, но все же (в силу самого строения всеединства) — погибает, хотя уже и не путем свободного самопожертвования, а путем роковой необходимости. Взаимоотдача принимает форму борьбы, и на место свободной жертвы становятся насилие и убийство . Впрочем, все это не всецело, а — до известной степени, определено религиозно-нравственным уровнем общества. Во всяком случае, эмпирически соборная личность (а следовательно, и всякая ее индивидуация) не обладает полнотою своего единства (а также — и полнотою своего множества). Потому-то эмпирически она и не всеединство, но только согласованность, притом неполная, т.е. соотносительная несогласованности или раздору.

Отсюда опять (ср. § 3) ясно, что эмпирически должны существовать индивидуальные и частные сферы, и еще — как сталкивающиеся друг с другом и взаимно друг друга ограничивающие. Но ясно также, что в подобном эмпирическом состоянии и само целое не может предстать, как таковое, во всей своей полноте и чистоте. Становясь в соотношение с обособленными индивидуальными сферами, подчиняясь факту дурного, т.е. не восполняемого единством разъединения, и оно обособляется как особая, хотя и высшая сфера. Это значит, что во всякой соборной личности (в семье, социальной группе, нации, культуро-субъекте) должен всегда быть преимущественный носитель и выразитель ее целости и единства. Иногда, особенно в малой соборной личности (семья, небольшая социальная группа), таким преимущественным носителем единства может быть одно лицо (отец, старший брат, "большак", "староста", "председатель"); иногда, особенно в больших соборных личностях, преимущественные носители единства сами являются некоторыми соборными личностями (совет старейшин в роде, "президиум" или "исполнительный комитет" в социальных группах, правящий слой и правительство в народе и т д.), хотя и здесь, как мы увидим далее (§ 6), нормальным представляется опять-таки единоличное возглавление подобной социальной руководящей группы. Во всяком случае, чем длительнее и непрерывнее жизнь соборной личности, тем необходимее некоторое постоянство ее возглавления. Указываемый факт эмпирически приводит к тому, что соборная личность обладает некоторою организациею, тем более развитою и прочною, чем больше и выраженнее сама личность и ее воля. В силу же первенствующего значения, которое принадлежит преимущественному выразителю единства личности, т.е. ее соборного сознания и ее соборной воли, между ним и прочими моментами личности должны установиться отношения господства и подчинения, а сам он должен обладать некоторою сферою или областью безусловного господства, т.е. властью.

Однако, определяя власть, как область безусловного господства, не следует думать, будто это совпадает с так называемою абсолютною или деспотическою властью. Абсолютная власть отличается от неабсолютной тем, что сфера или область первой не ограничена, не определена. В сфере же, определенной для нее, всякая власть абсолютна; иначе она бы не являлась властью.

Так и во всяком народе, во всякой единой (национальной или многонациональной) культуре необходимо происходит социальная дифференциация и выделяется в качестве носительницы и выразительницы целого некоторая социальная группа, которая и противостоит другим индивидуациям целого, хотя и не на равных с ними основаниях, ибо она и их выражает. Такую группу мы называем правящим слоем. Естественно, что между выражаемым им государством и индивидуациями государственного целого, т.е. низшими соборными и индивидуальными субъектами, эмпирически неизбежна борьба за разграничение их сфер, которая и приводит к некоторой закрепляющей на неопределенное время результаты ее норме.

Конечно, "олицетворяющий" и преимущественно воплощающий целое правящий слой тоже эмпирически несовершенен. Он выражает целое "более или менее", "приблизительно". Но пока целое, как таковое, существует эмпирически, пока оно "государственно", он все же его хоть немного, да выражает. Из этого эмпирического, но плохо понимаемого ими факта исходят все государственно-правовые теории, либо — в индивидуализме — отрицая сферу государства или допуская ее лишь как минимальное зло, либо — в коллективизме (этатизме) — пытаясь отрицать индивидуальные сферы низших соборных субъектов. Таким образом, признается факт, что не худо. Но уже худо, что этот факт искажается, что он теряет свой символический по отношению к совершенному целому смысл, что он берется только как эмпирический и в эмпиричности своей наделяется абсолютным смыслом и значением. Мы же, не отрицая факта и относительной полезности закрепляющих его норм, исходим, все же, не из него, а из того, что он символизирует. Поэтому, с одной стороны, получает известное объяснение и оправдание динамика политической и социальной жизни, а с другой стороны, устраняется вредное действие ошибочно абсолютируемых и все равно существующих только в воображении теоретиков конкретных норм. Во всяком здоровом государстве есть и сфера собственно государства и сферы индивидуаций целого, в частности — сферы индивидуумов, причем принципиально и — до известной степени — фактически и материально эти сферы разграничены. Без такого разграничения не может быть в эмпирии целого и нет нормальной государственности. Ведь целое в том и существует, что является согласованностью своих моментов, которые свободно выражают его, как самих себя. Но раз навсегда точно эти сферы разграничить нельзя, ибо эмпирически целое развивается и его индивидуации находятся в состоянии вечно меняющегося и напряженного равновесия. Государство всегда стремится расширить свою сферу и растворить в себе индивидуальные и частные; но в этом движении оно наталкивается на известный предел, за которым начинается гибель индивидуаций и потому и его самого. Подобным же образом наступают на государство и индивидуации, останавливаясь лишь пред гибелью его и потому и себя самих.

Oтсюда не следует, что некоторое закрепление отношений бесполезно. Напротив, оно и полезно и нужно и в осуществлении его смысл права. Не надо только придавать этому закреплению абсолютный смысл, верить в его незыблемость, чрезмерно его детализировать, одним словом — смешивать проблемы практические с теоретическими, государственное искусство с теорией права.

V
Эмпирическое несовершенство соборного субъекта определяется эгоистическим самоутверждением всякого его "момента", всякой его "индивидуации", т.е. всякого из осуществляющих его индивидуальных или частнособорных субъектов (социальных групп). Это эгоистическое самоутверждение (§ 3,4), будучи качеством всех индивидуации данного соборного субъекта, тем самым должно быть и качеством, присущим ему как целому. Так оно и есть на самом деле.

Соборный субъект данной культуры эгоистически обособляется от других таких же субъектов и утверждает себя в борьбе с ними. Даже человечество, как высший соборный субъект, эгоистически самоутверждается в противопоставлении себя миру природы, к тому же пополняя рабочий скот рабами или деклассированным пролетариатом. В последней глубине своей эгоистическое самоутверждение человечества есть самозамыкание его в себе от Бога или разъединение его с Богом, которое и выражается в самом человечестве как внутреннее его саморазъединение. Следовательно, и в основе эгоистического самоутверждения всякой соборной личности и всякого индивидуума тоже лежит отъединение их от Бога, условие единства с которым есть любовь (к Богу и людям). Но наибольшая любовь у того, кто "душу" (жизнь) свою полагает за других. Существо любви в отказе от всего "своего", от себя самого ради других, в свободной жертве, в самоотдаче (§ 4).

Но, если так понятая, т.е. истинная, любовь и является отрицанием эгоистического самоутверждения личности, любовь вовсе не уничтожает личного своеобразия и личности. Напротив, — тот и находит себя как личность, "душу" или жизнь свою, кто теряет свою "душу", отдавая ее другим. Так человек может умственно и духовно развиваться лишь в том случае, если он перестает быть прежним (умирает) для того, чтобы становиться новым, если он, отвергая свою косную самоутвержденность в себе, подчиняется тому, кто открывает ему истину, и самой истине. Не принося в жертву предвзятых своих убеждений, "части своей личности", человек ничего познать не может, не может раскрыться, как личность. Замыкаясь в себе, он становится нищим, хиреет и погибает. Преодолевая же себя, свое ограниченное, маленькое эгоистически-личное бытие, человек расширяется и обогащается, делается истинною личностью. Только чрез общение с другими людьми, т.е. чрез самоотдачу, без которой такое общение невозможно, достигается личное многообразие и личное единство индивидуума. Ведь и единство личности существует потому, что оно коренится в сверхъиндивидуальном личном единстве и его индивидуализирует. Все это справедливо и для личности соборной. На гибель обрекает себя народ, замыкающийся в себе от других народов и лично, т.е. по своему, специфически (!) не осваивающий их труда . Гибнет сословие, огораживающее себя привилегиями и кастовым духом от других сословий: желая утвердить себя и повелевать над другими, оно само разлагается. Если есть еще в мире личное бытие, если мир не погиб, так только потому, что в нем не совсем еще иссякла любовь. Мы стремимся к самоутверждению и считаем плодом этих стремлений наше личное бытие. Но мы просто не замечаем, что мы развиваемся, только теряя себя, т.е. вольно или невольно, сознательно или бессознательно себя отдавая, и что наше "самоутверждение" нас только ограничивает, обедняет, обессиливает и обезличивает.

Таким образом, эгоизм должен приводить и приводит к умалению личного бытия в индивидууме и во всяком соборном субъекте. Индивидуум начинает считать свое индивидуальное сознание чем-то раз навсегда и непреложно очерченным (ср. § 3 о "я"). Он утрачивает сознание своего личного единства. До самого последнего времени он считал правильным и "научным" рассматривать свою душевную жизнь, как сочетание и чередование во времени разъединенных "ощущений", своего рода, "душевных атомов", и даже признавать сознание продуктом материальных процессов, чем-то вроде мочи. Когда сама наука отказалась от этих заблуждений, индивидуум не сдался и объявил ее "буржуазною". Теряя сознание своего личного единства и своеобразия, индивидуум предполагает, будто все люди рождаются "совсем одинаковыми" и что только внешние условия (воспитание, влияния среды) делают их непохожими друг на друга. В социальном общении замыкающийся в себе индивидуум не раскрывает себя другим всецело, а показывает им только тот либо другой свой лик (лик "политического деятеля", "профессора", "бездушного чиновника — формалиста" и т.п.), или обманчивую личину более либо менее искусного актера.

Конечно, такой индивидуум перестает ощущать себя живым членом той либо иной социальной группы. Для него эта группа делается простою совокупностью похожих на него и друг на друга индивидуумов, которых соединяет лишь общий партийно-экономический, профессиональный или политический интерес. Не желая знать, что такое социальная группа и как в ней, в соборной личности, относятся друг к другу индивидуумы, он уже не в состоянии оценить единственное значение всякой индивидуальной личности и их иерархическое взаимоотношение, несмотря на абсолютную ценность всякой личности и в этом смысле на "первичное равенство" всех (§ 2). Естественно, что сама социальная группа хиреет и, переставая многообразно связывать индивидуумов, теряет свое личное бытие. Она делается либо "инструментальною" по отношению к индивидуумам, т.е. средством для осуществления ими своих эгоистических интересов, либо только «функциональною» по отношению к высшему целому (государству), которое пользуется ею для того, чтобы господствовать над индивидуумами. Но если утрачивают соборное сознание и соборную волю, т.е. перестают быть действительными соборными личностями, оставаясь ими лишь в возможности, социальные группы, то и само огосударствленное целое также уже не воспринимается как личное и своеобразное единство, и действительно перестает быть таковым. Государство воспринимают как неудобную, но неизбежную для существования индивидуума организацию и противопоставляют его "свободному обществу" (§ 1), хотя без своего огосударствления общество вообще не может быть, а тем более — быть свободным.

Всякий индивидуум есть свободное и своеобразное выражение "первичной", т.е. ближайшей к нему соборной личности или социальной группы. Но и всякая социальная группа может быть действительною личностью лишь в том случае, если она не только выражается в индивидуумах, но и сама выражает в себе высшую соборную личность. Так евразийско-русская культура может обладать личным бытием своего субъекта только потому, что она своеобразно осуществляет человечество и сама осуществляется в ряде соборных личностей или наций. Всякая нация, в свою очередь, должна осуществляться в ряде дальнейших соборных личностей, из которых каждая определена своим особым качеством, своею особою по отношению к нации функциею, но для полноты личного бытия нуждается в многообразии своих проявлений. Тот же процесс продолжается вниз, пока мы не дойдем до первичных соборных личностей или первичных социальных групп, составленных непосредственно из индивидуумов. Таким образом, культура и раскрывается как личное иерархическое (§ 2) многоединство. Конечно, в каждом ряду соборных личностей все они, различаясь качественно и, по отношению к высшей личности, функционально, соотносительны, связаны друг с другом и нуждаются друг в друге. Но каждая нация специфически осуществляет всю культуру, культуру как целое. Она может поэтому, оторвавшись от связи с другими нациями, образовать некоторое самостоятельное целое, хотя в силу обособления и ущербленное. Несколько иначе обстоит дело со вторыми (считая сверху) индивидуациями культуры (с первыми индивидуациями наций), например с правящим слоем, субъектом хозяйства и т.п. Вторые индивидуации тоже соотносительны и качественно-функционально определены. Но соотносительны они не только в пределах нации, а и в более широких пределах всей культуры, так что, например, правящие слои еще и объединяются в один правящий слой, тем самым объединяя нации в одну многонациональную культуру. С другой стороны, вторые индивидуации ограниченнее наций в личном своем бытии.

Функции нации — своеобразное осуществление многонациональной культуры как целого; функция второй индивидуации — осуществление национальной и всей культуры только в одном из ее аспектов. Нация — функциональный организм; вторая индивидуация — функция-орган. Разумеется, вторая индивидуация может и должна расширить свои качествования за пределы качествования функционального; и только в этом случае она станет многообразною личностью. Так, наиболее развитая из вторых индивидуации, правящий слой, не только осуществляет соборную волю культуры. Правящий слой создает свою собственную духовную культуру как специфическое выражение культурно-соборной: свою идеологию, свои формы быта, свои ученые и учебные учреждения. Равным образом он может хозяйствовать, создавая государственные предприятия, организуя государственную торговлю и т.д. Однако все это является вторичными его качествованиями, подчиненными определяющей его функции. И потому духовная культура и хозяйство правящего слоя соотносительны духовному творчеству и хозяйству вне правящего слоя (§ 6). Благодаря своей духовно-культурной деятельности и своему хозяйствованию правящий слой лучше и легче выполняет свое функциональное задание, т.е. регулирует деятельность субъектов духовной культуры и хозяйства. Если он попытается устранить их и присвоить себе их функции всецело, он обнаружит все недостатки коммунистического правящего слоя и даже правящим слоем быть перестанет, ибо — чем же он будет "править"? Ясно, что второй индивидуации, которую можно назвать функциональною личностью, несравнимо труднее стать самостоятельною, чем нации. Вторая индивидуация, взятая сама в себе, обладает меньшею полнотою личного бытия. Это особенно ясно в сферах духовной культуры и хозяйства. Обе они в современных культурах предстают, как мало организованные. Субъекты их не получают определенности, остаются почти в потенциальном состоянии, как бы сливаясь с субъектом культуры. И, если деятельность правящего слоя явственно предстает "качествованием" субъекта культуры чрез посредство именно правящего слоя, — духовное творчество, техника и хозяйствование без труда представляются непосредственными качествованиями самого субъекта культуры. Однако и здесь должны быть вторые индивидуации, как частные соборные субъекты, хотя бы и потенциальные. Об этом свидетельствует существование низших соборных субъектов в названных сферах (например, ученых и учебных учреждений, хозяйственных организаций, индивидуальных хозяйств и т.д. ср. § 2). Стремление к борьбе с хозяйственной анархией и к организации хозяйства также является симптомом того, что нормальное состояние хозяйства нуждается в большей выраженности субъекта хозяйствования, который, стало быть, существует.

Мы отнюдь не склонны к выдумыванию несуществующих соборных личностей, но мы усматриваем умаление личного бытия в том, что существующие остаются потенциальными, и этим объясняем дезорганизованность культуры. Понятно, что еще менее выраженным оказывается личное бытие в "третьих индивидуациях", функции которых ограниченнее, чем функции вторых. Опускаясь далее вниз, мы встретимся с социальными группами, личное бытие которых почти совсем не проступает. Однако как раз первичные (т.е. ближайшие к индивидуумам) социальные группы снова выделяются своим более развитым личным бытием, достигая довольно ясного соборного сознания (первичное профессиональное объединение, сельская община, индивидуальное хозяйство). Происходит это именно от того, что первичные соборные личности непосредственно осуществляются в индивидуумах, а индивидуумы и существуют прежде всего как их свободные и своеобразные самовыражения (§ 3,4). В индивидуумах последний упор соборного субъекта культуры, но обособленный индивидуум, индивидуум без социальных связей с другими — фикция.

Как ясно уже из характеристики вторых индивидуаций, функциональная личность не может обладать полнотою личного бытия только в себе и чрез себя; и чем она ограниченнее и ниже иерархически, тем — менее. Функциональная личность становится многообразною, действительною личностью лишь путем постоянного и живого взаимообщения с другими такими же личностями. Только чрез это взаимообщение приобретает она вторичные качествования и делается "многоликою", т.е. настоящею личностью. В основе же взаимообщения лежит любовь (§ 4), эмпирически выражаемая еще идеею служения другим и целому, онтологически тождественная взаимоотдаче. Конечно, эмпирически взаимоотдача никогда не бывает полною и совершенною. Только в течение довольно долгого времени данная социальная группа погибает и растворяется в сменяющей ее другой (пример — смена правящего слоя в революции). Но все же взаимоотдача, как социальное взаимообщение групп, существует и является необходимою для существования соборной личности. Социальные группы взаимно ограничивают друг друга, вступая в соглашение, усваивая одна от другой быт, нравы, идеологию. Сливаясь друг с другом, группы образуют "переходные группы"; а индивидуумы "передвигаются" из одной группы в другую, вечно изменяя личный состав социальных групп. "Передвижение" индивидуумов представляется особенно важным, так как всякая соборная личность существует лишь в индивидуумах и чрез индивидуумов. Благодаря "подвижности" индивидуумов возможны и "переходные группы", нуждающиеся в некотором описании их.

Собственно говоря, всякое взаимообщение индивидуумов всегда предполагает, что они образуют некоторое единство, некоторую соборную личность. Она может быть очень ограниченною, в случае, например, мимолетной встречи, но может стать и довольно многообразною и длительною (дружба, научная экспедиция). С этой точки зрения особую соборную личность образует даже объединяемая какою-нибудь одною целью или одним чувством (молитвенным экстазом, страхом, яростью и т.п.) толпа. Таким образом на основе первичного и потенциального единства все время возникают и погибают соборные личности, разрушая или сливая на некоторое время уже существующие и относительно устойчивые и делая личным все социальное бытие. Ежемгновенно возникает и погибает бесконечное множество таких "социальных эфемерид". Часть из них остается, как более длительные и социально-существенные, которые при благоприятных условиях, могут явиться зачатками устойчивых социальных групп и заменить собою уже существующие социальные группы. И вот чрез посредство таких "социальных эфемерид" осуществляется социальное взаимообщение соборных субъектов внутри высшего соборного субъекта. Таким образом, вскрывается природа и динамика социального бытия. Оно является потенциально личным и, осуществляясь, становясь из возможного действительным, предстает как бесконечное множество соборных личностей, в разной степени ограниченных и длительных, вечно распадающихся на новые соборные личности или сливающихся в новые соборные личности, причем все эти процессы получают выражение свое лишь чрез индивидуумов и в индивидуумах.

Среди прочих выделяются наиболее устойчивые и социально-политически существенные соборные личности, тоже достигающие разной степени многообразия и оформленное в процессах самообразования и общения с другими. Так создается некоторая иерархия культурного целого, однако иерархия, не исключающая социальной динамики, но только в силу этой динамики и возможная. По истине, в социальной действительности не меньше жизни, и жизни личной, чем в органическом мире с его мириадами существ, видимых и не видимых невооруженному глазу .

Личное бытие несовершенного соборного субъекта умалено, и притом в разных направлениях. Устойчивые социальные группы ограничиваются, сводя свое бытие к чисто функциональному и оставаясь или становясь потенциальными личностями. Это особенно характерно для "средних" социальных групп, так что личное бытие преимущественно обнаруживается, с одной стороны, наверху — в культуре-субъекте (не в человечестве, как в целом!), в нациях, частью во вторых индивидуациях (правящий слой), с другой стороны, внизу — в "первичных" социальных группах и осуществляющих их индивидуумах. Индивидуумы утрачивают свое внутренее личное единство и как бы распадаются на множество ликов и личин, редко гармонически объединяющихся, с чем связан и современный распад семьи, этого биологически обоснованного микрокосмоса культуры. Распад соборных личностей вообще знаменует собою не рост социального общения, а его умаление. Оно умаляется, поскольку всякая соборная личность эгостически замыкается в себе и, стремясь стать кастою, хочет господствовать над другими (привилегированное сословие, освобождающееся от своих обязанностей по отношению к целому, пролетариат, притязающий на единовластие; теория классового строения общества и классовой борьбы). Ведь такое самозамыкание социальных групп, в конце концов, приводит к их распаду и к действительному перерождению общества в простую совокупность эгоистических индивидуумов, к индивидуалистическому анархизму.

VI
Субъект культуры дифференцируется в первую очередь (в многонациональной культуре чрез посредство наций, но вместе с тем и непосредственно) на ряд частных соборных субъектов (на "вторые индивидуации", § 5) по принципу функционального различия их качествований. При этом эти частные субъекты в современных культурах не являются за редкими исключениями вполне определившимися в личном своем бытии и строго отличимыми друг от друга и от самого субъекта культуры. С другой стороны, и по существу их качествования суть вместе с тем и качествования самого культуро-субъекта. По этим двум основаниям мы и не проводим резкого различия между частными соборными субъектами и субъектом культуры, когда определяем сферы их качествований, а говорим просто о "сферах культуры". К тому же надо всегда помнить, что данная сфера культуры не может быть резко отделена от других не только по определяющему ее частному соборному субъекту, но к в силу органического взаимопереплетения ее с другими сферами (§ 5).

Со всеми высказанными оговорками мы считаем возможным установить следующие основные сферы культуры: 1) сферу государственную или политическую, в которой преимущественно осуществляются единство культуры и личное бытие ее субъекта; 2) сферу духовного творчества, или духовной культуры-, духовно-культурную сферу и 3) сферу материально-культурную или сферу материальной культуры. Несмотря на многообразное взаимопереплетение, эти сферы различимы сравнительно легко и относятся друг к другу в порядке иерархическом, определяемом значением их в культуре как целом.

Иерархически низшее место принадлежит сфере материально-культурной. Она существенно определена отношением субъекта культуры (и его соответствующих индивидуации) к миру природы и использованием этого мира ради высших, духовных заданий культуры, причем в эти высшие задания входит и одухотворение ("лицетворение", в частности — познание) самой природы. Именно потому ценности материально-культурной сферы и предстают как разъединенные и следовательно сравнительно легко определимые. Однако было бы ошибочным считать их материальными. В культурной деятельности само материальное одухотворяется; и лишь потому и может быть устанавливаемо взаимоотношение наиболее "материальных" ценностей, ибо даже связь двух материальных тел уже духовна и познается и осуществляется вполне только в сознании. Но в сферу материальной культуры входят и чисто духовные ценности, поскольку они материально определены, хотя бы и опосредствованно. Так "хозяйственною" ценностью или "хозяйственным" благом являются не только материальные вещи, но и труд, производящий или преобразующий их, и чисто духовные акты (например, услуги, продаваемая умственная работа ученого, литератора, публициста). Отсюда не следует, что все духовное становится и может стать хозяйственным. Духовное становится и хозяйственным благом только чрез отнесение его к благам чисто материальным, и далеко не все духовное может быть отнесено к хозяйственным ценностям. Вопреки мнению бывшего марксиста г.Петра Струве, любовь, общественно-политические убеждения и многое другое не продажны и не могут стать хозяйственными ценностями, не переставая быть собою. Но многое из духовного бытия (именно — отделимые от личности продукты ее духовной деятельности, "уже осуществленное" личностью) может без всякого повреждения становиться и соотнесенным с материальными ценностями, т.е. и хозяйственным благом. В таких, по удачному определению П.Н.Савицкого, "двуаспектных" ценностях и обнаруживается яснее всего взаимопроникновение разных сфер культуры. Для материальной сферы остается определяющим непосредственное или опосредствованное отношение к природе ради использования ее, но эта сфера частично вовлекает в себя и явления других сфер, иногда, впрочем, их искажая (торговля убеждениями и т.п.). В материальной сфере необходимо различать ряд частных сфер, главным образом: технику и хозяйство. Техника преобразует и одухотворяет самое природу и (материальные и духовные) средства такого преобразования и одухотворения ради целей хозяйства и целей духовной культуры. Таким образом, техника, с одной стороны, служебна по отношению к хозяйству, с другой стороны — стоит рядом с ним, являясь, как и оно, служебною по отношению к духовной культуре. Хозяйство определяется таким преобразованием и одухотворением природы, в которых господствуют принципы специфической заменимости и принципиальной соотносительности. Его роль служебна по отношению к духовной культуре. Из развиваемого нами учения следует, что природа при всем служебном ее значении обладает и некоторою самоценностью (как одухотворяемая или лицетворимая), а потому требует религиозного к ней отношения, т.е. религиозного осмысления материальной культуры, в частности, техники и хозяйства. С другой стороны, в хозяйстве представляются необходимыми как существование частно-соборных и индивидуальных хозяйств, так и их согласование или объединение в одно хозяйство, соборное. Такое согласование и объединение предполагает организацию, т.е. действительное личное бытие субъекта хозяйства, а не распадение его в хозяйственной анархии, и подчинение хозяйственной сферы сфере государственной, преимущественно осуществляющей единство всей культуры. Для того же, чтобы это подчинение оказалось реальным и плодотворным, а не бюрократически-некомпетентным, необходимо соучастие правящего слоя в хозяйствовании в качестве одного из частных соборных его субъектов, т.е. государственное хозяйство рядом с частным (государственно-экономический дуализм; ср. § 5 и "Евразийскую Хронику", № IX).

Сфера духовного творчества определяется тем, что в ней абсолютно истинное (как и смысл природы) опознается и осуществляется чрез свое отнесение к идеалу культуры и ее ценностям. Таким образом, сфера духовного творчества есть сфера свободного познания и самопознания культуро-субъекта в его религиозно-метафизических исканиях, науке, искусстве, в его религиозно-нравственной деятельности. Как вполне свободная и в то же время единая, эта сфера существует лишь в соборной Православной Церкви, а менее выражено — во всякой религии. Вне Церкви и религии духовное творчество ограничено в своей свободе и своих возможностях, хотя этого отчетливо и не осознает, и вместе с тем, особенно в современных культурах, дезорганизовано и индивидуалистично. Достаточно напомнить о дезорганизованном состоянии современной науки и явно упадочных течениях современного искусства. Само собой разумеется, что и духовная сфера культуры настоятельно нуждается в самоорганизации и внутренней собранности, т.е. в личном самоопределении ее соборного субъекта. И точно так же, как организация хозяйства, организация духовной культуры предполагает соучастие в ней и направляющую деятельность государства (правящего слоя).

На первое место в иерархии сфер культуры следует поставить сферу государственную, преимущественным выразителем и субъектом которой является правящий слой (§ 4). С точки зрения современного демократического понимания государства это может казаться крайним "этатизмом". Но такое впечатление быстро рассеивается, если вполне уяснить себе природу государственности и отношение ее к другим сферам.

Государственная или политическая сфера обладает первенствующим значением потому, что чрез нее и в ней осуществляется и выражается единство всех сфер, как сама и внешне единая культура. Благодаря политической организации получают выражение и оформление сознание и воля симфонического субъекта, а сам он приобретает действительное личное бытие. Государственность, государство можно определить как форму личного бытия и личное качествование культуры. Только не следует представлять себе соборное сознание по типу индивидуального (скорее наоборот) или как что-то отвлеченно-общее и отдельно существующее. Оно есть сознание "симфоническое", "согласованное", а потому содержащее в себе всякое свое индивидуальное выражение. Индивидуальное сознание, как и отвлеченно-общие формулы, может лишь "означать" или "символизировать" сознание соборное, но никак не выражать его исчерпывающим образом. Ошибочно всякое обоготворение государства и всякое признание его последнею целью культурного развития и бытия. Из нашего определения этого никак не вытекает. Как "личная форма" культуро-субъекта, государство подчинено его целям, на чем мы и настаиваем, утверждая примат культуры (§ 2). Как форма "само по себе" государство не обладает творческою силою, хотя именно чрез него осуществляется творческая деятельность культуро-субъекта.

Государство может мешать культурному развитию, но оно не может создавать, будучи лишь орудием субъекта культуры, который его создает и чрез него действует. Мешать же развитию культуры государство может уже потому, что по самой природе своей всякая государственность обладает большею устойчивостью и косностью, меньшею гибкостью, чем иные сферы культуры. Проистекающие отсюда трудности можно ослабить только некоторым ограничением политической сферы и последовательною борьбою со всяким стремлением к чрезмерной детализации и фиксации государственного строя. Подмена же примата культуры приматом государства и вера в единоспасающее значение второго как раз и ведут к непомерному расширению политической сферы, а в связи с ним к вредному формализму. Итак, государство по отношению к культуре вторично и является только формою ее личного бытия. Оно не должно стеснять свободного саморазвития культурно-народной или культурно-многонародной, как Россия-Евразия, личности, в себе и чрез себя открывая ей путь для свободного выражения и осуществления ее воли. Государство направляет развитие культуры, но направляет в качестве преимущественного выразителя воли культуро-субъекта. Смысл же и существо политической организации заключаются в следующем.

Индивидуум реагирует на внешние события единично-индивидуально. Как единично-индивидуальные осознает он свои цели, осуществляя их путем единично-индивидуальных же актов. Именно в меру этого он — индивидуум (ср. § 3). Всякий акт и всякая реакция соборной личности, как таковые, не индивидуальны, но являются согласованием множества индивидуальных актов, из которых каждый специфичен и единично-индивидуален, но тем не менее объединяется с другими в целое, хотя в эмпирической действительности и несовершенно, т.е. не без борьбы и насилия (§ 4). С другой стороны, всякая реакция и всякий акт соборной личности должны быть в некотором смысле и единичными. Иначе невозможны ни взаимодействие соборных личностей (например, народов, социальных групп), ни осознание соборных актов индивидуумами, ни сознание последними своей укорененности в соборной личности. Определенность и единичность симфонического акта достижима только одним путем. Из множества индивидуумов, которые составляют данную соборную личность (например, народ) и которые склонны действовать так, что единично-индивидуальные акты их "означают" или "символизируют" друг друга и единый симфонический акт, — органически вырастает правящий слой. Внешние эмпирические условия его возникновения могут быть весьма различными.

Существенно, что он находится в органической связи с массой населения и способен выражать ее сознание и волю. Сохраняя эту органическую связь с народом и это органическое взаимодействие с ним, правящий слой сам становится некоторою соборною личностью, что и сказывается в известном единстве миросозерцания, волеустремления и — на высших ступенях развития — в организации. Так же органически, как он рождается сам, правящий слой порождает правительство, уже обязательно организованное. А оно благодаря своему организационному единству и количественной ограниченности своего состава способно к определенным единичным актам. Органическое взаимодействие членов правительства и его органическое взаимообщение с правящим слоем, а чрез него и со всем народом позволяют устранять и, во всяком случае, ослаблять субъективную односторонность и ограниченность единичных правительственных актов. Будучи единичными, эти акты получают возможность быть действительными и общезначимыми символами народных, реально симфоничными. Выражая свое миросозерцание и осуществляя свою волю, правительство тем самым выражает и осуществляет народное миросозерцание и народную волю. Своим единичным актом оно "дает выход" для множества единично-индивидуальных актов: индивидуумы признают, одобряют и поддерживают действие правительства, индивидуализируя и осуществляя его каждый в своей сфере. Так правительство чрез посредство правящего слоя становится носителем народного миросозерцания и народной воли; и вне его — это миросозерцание остается невыраженною системою трудно даже определимых тенденций, эта воля — бессознательною.

Для того чтобы единичные акты правительства получали полную определенность и конкретность, а не превращались в абстрактные компромиссные формулы, необходимо и в самом правительстве некоторое преобладание индивидуально-личного начала (ср. § 3). И для того, чтобы длительная и многообразная деятельность правительства являлась целостною и последовательною, необходимо постоянство этого начала. Надо учитывать вред коллегиальности, и полезно помнить мудрые слова одного из римских императоров: "Senatores — optimi viri, senatus — mala bestia" . Нормальная, т.е. наиболее соответствующая природе своей, организация государства предполагает единоличное его возглавление. Итак, государственностью мы называем единство большой соборной личности (многонационального культуро-субъекта или народа, нации). Государственно все постольку, поскольку оно относится к единству и органически входит в целое. Государство же есть внешняя форма этого единства и преимущественная сфера его выражения, как сфера деятельности частного соборного субъекта, преимущественно осуществляющего соборную волю. Таким образом, существование государства предполагает: 1) существование преимущественного субъекта государственности, т.е. правящий слой, 2) организацию как форму бытия и деятельности правящего слоя, 3) организационные формы, определяющие его отношение к другим частным соборным субъектам, индивидуирующим целое, и, конечно, к индивидуумам, 4) область его, правящего слоя, деятельности, т.е. его суверенную власть (§ 4) и внешние пределы ее действенности или территорию.

VII
Уясненные нами основные черты политической организации являются некоторым общим социологическим фактом. Его легко можно уяснить путем исторических примеров и анализа современности, тем более что уже на наших глазах протекает самообразование нового правящего слоя в России и Италии. Неумение или нежелание видеть и понимать описываемый нами факт объясняется предрассудками и предвзятостью современных идеологов демократии и социализма. Однако признавая всеобщность описанного нами социологического факта, надо раз навсегда устранить утопическую мысль о возможности создать идеальную государственную организацию, которая бы годилась для всех народов и всех времен, никогда не старела и не подвергалась опасности вырождения. Всякая государственность подвержена присущим самой природе ее опасностям. Их надо знать, надо с ними бороться, надо изыскивать пути наиболее безболезненного (нереволюционного) их устранения; но совершенно устранить их невозможно уже потому, что они связаны с возрастом культуры и степенью ее здоровья. Так и кризис современной европейской государственности лежит не столько в господствующих формах демократии и их технической непригодности, сколько в органической болезни самой европейской культуры. Государственности всегда угрожает разрыв между народом и его правящим слоем, нарушение органического их взаимодействия. Эта опасность особенно велика, если сами формы государственности заимствуются извне (в Европе — из Англии, в России — из Европы), а не являются плодом органического развития или, по крайней мере, освоения. Трансплантация головы — операция неслыханная. В связи с этим может обнаружиться (и даже непременно обнаруживается) разрыв между правительством и правящим слоем, т.е. саморазложение правящего слоя. А раз такая болезнь уже налицо, — деятельность самого правительства неизбежно или направляется по пути отвлеченных и безжизненных компромиссных актов, что связано с ослаблением в правительстве лично-индивидуального начала, или превращается в ряд судорожных "индивидуалистических" актов, не "означающих" соборной воли, что связано с индивидуалистическим преувеличением личного начала.

Конечно, идеальная государственность невозможна, а потому фактически всегда неизбежна та либо иная степень расхождения между управляющими и управляемыми. Но отсюда не следует, что невозможно постоянное приближение к наилучшему и что не надо к такому приближению всегда и неутомимо стремиться. Неправильно предаваться оптимизму и не видеть всей трагичности нашего эмпирического бытия, которого мы совершенным сделать не можем. Но еще более ошибочно опускать руки и не сознавать абсолютной ценности всякого улучшения.

Государственное искусство и заключается, с одной стороны, в изыскании возможно наилучших форм взаимодействия между индивидуально-личным и "общим" в самом правительстве и, с другой стороны, в изыскании форм, которые бы наилучшим в данных условиях образом обеспечивали нормальное и по возможности непрерывное взаимообщение правительства, правящего слоя и широких масс населения, т.е. народность или демотичностъ государственной власти. Ясно, что задача не в построении общеобязательных и "вечных" форм государственности, а в предельно конкретной постановке проблемы, т.е. в постановке ее применительно к данным условиям и времени и к данному культурному целому. При этом не следует ни на одно мгновение забывать о том, что государственность лишь форма и средство, а не цель. Цель наша выше и значительнее. Она—-в раскрытии культурою ее возможностей и ценностей, ее идеи и миссии. Идея культуры определяет ее государственность; и государство должно быть не демократическим и не аристократическим, ибо не для того существует культура, чтобы хорошо жилось "всем" или "лучшим", но для того, чтобы наилучшим и возможно полным образом осуществилась идея культуры. Государство должно быть идеократическим, идеократией; условием же идеократии является демотичность власти.

Устроение государства должно исходить из ясного осознания его значения как преимущественной сферы единства всей культуры (§ 6), его органической связи с другими сферами культуры, его формально первенствующего положения среди них и служебной по отношению к целому культуры роли. В государстве находит себе выражение и необходимую форму личное бытие субъекта культуры и слагающих культуру низших соборных субъектов и индивидуумов. Поэтому при самом решительном отрицании ложного европейского индивидуализма государство должно открывать путь к актуализации всякой личности, как соборной, так и индивидуальной.

Всякая личность, как индивидуальная, так и соборная, достигает полного раскрытия только как орган высшей соборной личности. Это справедливо и для огосударствленной нации, индивидуирующей культуру, и для огосударствленного субъекта многонациональной культуры или народа, который жив и силен своею общечеловеческою, мировою миссией (§ 2). И только через иерархический ряд личностей, из коих всякая высшая является согласованностью и единством низших, может личность стать действительным и живым органом такого целого, как культура. Лишь в этом случае взаимоотношения личностей могут быть реальными и конкретными, конкретно-личными, а всякая личность свободно развиваться. Но действительное бытие соборной личности, без которого невозможна и полнота индивидуально-личного бытия, необходимо предполагает внешне выражающуюся связь ее личностей-моментов, т.е. организацию. А так как мы не мыслим культуры-государства иначе как в смысле органического целого, ясно, что не должно быть каких-то внегосударственных организаций или объединений, но что всякая организация должна быть и органом государства. Это не значит, что государственная власть насаждает искусственные организации: таким бюрократическим путем живые организмы не создаются. Государство лишь оформляет и закрепляет свободно возникающие объединения, а в нормальном государстве и сами они свободно самовозникают, как органы целого, как "государственные", а не как индивидуалистически самодовлеющие. Это не значит, далее, что государство налагает на них обязанности без прав или дает им права без обязанностей. Государство признает их субъектами правобязанностей, имеющих публичный характер. Это не значит, наконец, что государство закрепощает свободные объединения, ограничивает их свободу.

Такое предположение естественно, если мы будем исходить из современного социального и политического строя Европы. Но оно вовсе не необходимое и не единственно возможное предположение. Нормальная государственность предполагает прежде всего развитие и огосударствление местно-профессиональных (сельскохозяйственных) и собственно профессиональных единств, огосударствление, конечно, не в смысле бюрократизации, чем грешит коммунистическая власть, а в смысле установления их функциональности по отношению к государственному целому и органического их в него включения. Таким путем легче всего преодолевается индивидуализм и разрушается фиктивная (но фактически весьма ощутимая по своим последствиям) антитеза государства и индивидуумов, как единственных выразителей социального целого.

Государство имеет свой последний упор не на индивидуума, а на ближайшую к нему, первичную социальную группу, на первичную соборную личность (§ 5). Первичные социальные группы, будучи живыми органами целого, входя, как живые клетки, в высшие иерархические социальные группы и чрез них в государственное целое, объединяют индивидуумов и юридически, и политически, и культурно. (В этом смысле название "профессиональный", разумеется, неудачно и, давая чисто внешний признак, не передает многообразия живого и культурного единства.) Упор на социальную группу, на "социальный узел", а не на индивидуума вовсе не знаменует отрицания индивидуума или его "бесправия". Напротив, этот упор впервые дает индивидууму возможность не обособляться и гибнуть в борьбе всех против всех, а нормально развиваться, становясь самостоятельною и личною индивидуацией высшей личности. Этот упор наполняет формальную свободу индивидуума положительным содержанием, оберегая его силою социальной группы. Высшая личность, индивидуациею которой он является, для него не что-то далекое и отвлеченное, а нечто созидаемое и конкретно переживаемое им, он сам. Благодаря же иерархическому строению всего общества, благодаря органическому вхождению низших индивидуаций в высшие, и само государство уже не предстает, как неведомый Левиафан, но становится ощутимою и переживаемою реальностью. Вполне понятно, что при многонародном составе России-Евразии высшими после общегосударственного единства единствами и первыми его членениями должны быть единства национально-областные ("нации").

При нормальном развитии самой культуры народ является иерархически расчлененным организмом, в котором всякое целое составляется из низших целых, из него почерпающих свои жизненные соки и живущих как в себе, так и в нем. Только при этом условии и возможны органическая связь моментов в моменте высшем и вместе с тем непрерывность связи сверху и донизу, нормальное кровообращение. Конечно, такое конкретно-реальное единство и есть единство государственное и обязательно выражается как государство и чрез государство. С точки зрения европейских представлений о государстве и европейской антитезы "государства" и "общества" это неизбежно будет воспринято, как предельный "этатизм", как неслыханное засилье государства. На самом деле, подобные обвинения нас нимало не затрагивают; им мы смело противопоставляем связь евразийской идеи с правдою русского анархизма, конечно, отнюдь, не считая себя анархистами. Мы ни минуты не предполагаем, будто современное европейское государство способно приняться за осуществление такой задачи иначе, как путем крайнего деспотизма. Только чрез совершенно тираническую власть захватившей все в свои руки партии возможен для современного государства выход к новым формам государственности. Блестящими аргументами в пользу этого являются итальянский фашизм и русская коммунистическая партия, к счастью, уже выполнившая в существе свою историческую задачу, т.е. ставшая ненужною для дальнейшего развития евразийско-русской государственности. Правда, русское государство и теперь еще вынуждено считаться с остатками индивидуалистической эпохи. Но само оно уже определилось, как не индивидуалистическое и не отвлеченно-универсалистическое (коллективистическое, социалистическое, коммунистическое). Поэтому оно и должно, устанавливая и осторожно проводя в жизнь принцип функциональности других сфер культуры, регулировать умирающую индивидуалистическую действительность.

На основе развиваемого нами учения о соборной личности; сфера государства выделяется не по принципу одной из частных; функций культуры, как все прочие сферы. Функция государства есть функция целого как такового. Поэтому государство, будучи одною из частных сфер, соотносится с ними и как целое со своими частями. Сфера его определяется не в порядке функционального расчленения целого, а в порядке взаимопересечения частнофункциональных сфер. Правящий слой не такой же субъект, как субъекты хозяйства и духовной культуры; он как бы порождается ими для того, чтобы они чрез него над собою властвовали. Через признание всех соборных личностей, относящимися к их единству и соотносящимися в их единстве, создается естественное и органическое выделение из них "правящих" индивидуумов, которые соотносятся друг с другом сообразно соотношению выделяющих их социальных групп и, не теряя связи с ними, вовлекают их в государственность. Таким образом государство оказывается децентрализованным соответственно природному членению целого, благодаря чему оно должно быть соборным и не может сделаться деспотическим, т.е. выполняющим не соборную, а свою эгоистическую волю. Но вместе с тем, в силу иерархичности целого, государство и централизуется, т.е. объединяется и получает крепкую организацию, т.е. становится сильным.

Ведь государство в таком большом и многонациональном, культурном целом, как Евразия-Россия, может только или быть сильным или совсем не быть. Даже самому пламенному (?) либералу (хотя это и "contradictio in adjecto") должно быть ясным, что только единая и сильная власть способна провести русскую культуру через переходный период, канализировать и направить пафос революции. Но либерал ошибается, если думает, будто великие и неслыханные по своему размаху задания русской культуры вообще когда-либо осуществимы без такой власти. Чтобы остаться сильною, власть должна быть единою. В Европе попытка последовательно провести разделение законодательной и исполнительной властей закончилась жалкою неудачею, прикрытою бумажными фикциями. Обе власти сосредоточились в парламенте, который и законодательствует и "исполнительствует" при помощи выбираемых и свергаемых им правительств и многочисленных комиссий. Так может существовать только слабая власть и в действиях своих неумная власть. В самом парламенте голов больше, чем умов, а "умы" нейтрализуются взаимною борьбою и неизбежною при неорганизованности правящего слоя многопартийностью. Нужен иной исход. Этот исход дан оформляющимся в России государственным строем. Здесь нет принципиального разделения между властями исполнительной и законодательной, как нет и различия по характеру и объему власти между "советом" и его "исполнительным" органом. Вместо этого вступает в полную силу принцип полного "замещения" первого вторым в междусессионный период первого, причем сессии первого кратковременны. Таким образом, "исполнительный" орган получает всю полноту власти, а ответственность его перед "советом" являетс

Основы политики