Существует преиндустриальное общество премодерна, что соответствует определённому экономическому укладу, предшествующему индустриализации; индустриализованное общество модерна, в рамках которого происходит модернизация и индустриализация (это процессы параллельные и, более того, тождественные) и существует определённая новая модель общества или "новая экономика", которая соответствует экономике постмодерна и постиндустриальному обществу.
Безусловно, все эти этапы на сегодняшний день прошла только одна часть человечества – западное человечество. Европейское и американское человечество в 60-е гг. завершили или стали подходить к качественному пределу, к пороговому уровню процесса модернизации и перешли в некое постиндустриальное состояние.
В значительной степени конкуренция экономических систем - советской и западной, пришлась на очень тонкий ключевой исторический момент: Запад уже перешёл на постиндустриальный уровень, а Советский Союз находился ещё в состоянии модернизации, т. е. в СССР модернизация и индустриализация не дошла до того порогового значения, где происходит качественный скачок. Когда Хрущёв говорил, что мы должны построить коммунизм не позже 80-х гг., он, в принципе, говорил очень разумную вещь. На самом деле коммунизм – это был своего рода постмодерн только в советской версии экономического развития, которая не осуществилась, а соответствующий аналог коммунизма на Западе, в либеральной системе, наоборот нашёл своё воплощение – это "новая экономика", экономика постмодерна, существенным образом отличающаяся от экономики модерна. Т. е. это не просто очень большая модернизация, а это модернизация, переходящая на качественно иной уровень. Признаками этой экономики постмодерна являются: делокализация промышленных производств и вынесение их в страны "третьего мира", занятость большого количества населения в непроизводственном секторе (например, в США 70 % населения занята в третичном, непризводственном секторе – это парикмахеры, адвокаты, клерки, т. е. в сфере услуг), переход к информационным технологиям, которые изменяют многие нормативы капиталистического производства.
Сегодня мы в рамках классического экономического подхода живём в условиях глобализации, когда одна часть человечества достигла этой стадии постиндустриального развития, другая, большая часть человечества находится в состоянии модернизации, и плюс ещё значительный сегмент периферийных обществ, которые ещё живут в условиях премодерна, прединдустриального общества. Таким образом, в нашей сегодняшней системе, в глобальном пространстве сосуществуют три экономических уклада: у нас есть экономика постмодерна, которая воплощена в экономике США и Западной Европы; существуют страны, которые двигаются по пути модернизации, но ещё не дошли до ключевого порога (к ним относятся, безусловно, такие страны как Россия, Турция, Китай, Иран, Казахстан и многие другие страны СНГ) и существуют сектора премодернистического общества, которые тоже участвуют в общем разделении труда, но, в основном, пассивно, т. е. они сравнялись с природой в этом отношении. Экономической прибыли экономики премодерна сегодня не приносят вообще никакой – это скотоводство северных народов, Якутии, которая представляет собой регион с премодернистической формой хозяйства, которая поддерживается либо извне со стороны индустриального сектора или просто эксплуатацией на уровне природных ресурсов. Т. е. некоторые общества, находящиеся в премодерне, в экономическом смысле приравнены к экосистеме.
Смысл евразийского подхода к экономике сводится к следующему принципиально важному замечанию, с этого начинается евразийская экономическая теория. Согласно закону Фридриха фон Листа, немецкого экономиста конца XIX в., при столкновении более развитого, индустриального общества с менее развитым обществом, прединдустриальным или недостаточно индустриальным, происходит следующее явление. С точки зрения либеральной экономики, если взять страну с развитой экономикой и интегрировать её со страной с неразвитой экономикой, то уровень развития и модернизации распределится приблизительно поровну. С точки зрения экономической школы Фридриха фон Листа, что подтверждает история, произойдёт нечто иное – произойдёт ещё большее развитие сектора, который находился в более развитом состоянии и обнищание и деградация "отстающей" экономической системы. Иными словами, прямой контакт более модернизированной системы хозяйства с менее модернизированной не приводит к их уравниванию по принципу сообщающихся сосудов, а приводит к тому, что более модернизированная, более богатая часть становится ещё более богатой, а менее развитая становится ещё беднее, поскольку в этой бедной зоне происходит диспропорциональное развитие экономического сектора, она становится сырьевым придатком и, по сути, происходит колонизация.
Фридрих Лист основывал свою теорию по поводу этого принципа неравновесия, асимметричной модернизации, на опыте Германии и Англии XIX в. Англия была тогда главным апологетом свободного рынка, Германия же была более архаичной, консервативной страной с меньшим уровнем индустриализации. Многие немецкие либералы того времени предлагали сблизиться с Англией, вступить с ней в экономический союз для модернизации немецкой экономики, на что Фридрих Лист ответил: если мы в сегодняшнем состоянии полностью откроем наши экономические границы Англии, то мы превратимся в самую настоящую колонию, только европейскую. До этого Фридрих Лист в ответ на необходимость модернизации менее развитой Германии по отношению к более развитой Англии предложил идею объединения Германии в таможенный союз со странами со сходным типом экономики (т.е. с другими германскими странами), одинаково развитыми в культурно-социально-политическом аспекте. Эта концепция была осуществлена, воплощена в жизнь - нам известно "немецкое экономическое чудо", которое случалось несколько раз: вначале при Бисмарке (потому что Бисмарк принял концепцию фон Листа), далее при Вильгельме, национал-социалисты тоже ничего нового не выдумали, они просто повторили листовскую модель. Кстати, наш российский экономист Сергей Витте был сторонником концепции Фридриха фон Листа, он перевёл его книгу "Экономический национализм" и написал к ней предисловие.
Применительно к ситуации постмодерна и глобализации этот принцип повторяется, но сегодня мы находимся в другой ситуации. Существует западная ультралиберальная экономика, развитая на уровне постмодерна, которая обращается со своей методологией к другим странам, предлагая развить и постмодернизировать эти страны. Это "новая экономика", которая предлагает себя в качестве цели и в качестве определённого инструмента для экономического рывка, для перехода стран из индустриального состояния в постиндустриальное состояние. И здесь возникает ситуация абсолютно симметричная той модели, которая была в XIX веке и которая была проанализирована Фридрихом фон Листом. Но если вчера в качестве объекта колонизации выступали страны с экономикой преимущественно домодернистической, то сегодня сами индустриально развитые страны становятся по сути дела не чем иным, как объектом эксплуатации этих постмодернистических систем. Туда переносятся производства (как в зону Тихоокеанского содружества), эксплуатируются не только ресурсы, но и человеческий труд и, таким образом, возникает то же самое явление колонизации, но только на новом этапе.
Евразийская экономическая мысль стартует с этого момента: процесс глобализации не есть процесс равномерной постмодернизации всего экономического пространства планеты, а есть процесс колонизации одной частью человечества, одной технологической системой других, менее развитых. И внедрение постиндустриальных технологий в процессе глобализации не приводит к реальной постмодернизации этих экономических хозяйственных систем, а наоборот, приводит к их деградации и к тому, что они теряют шанс стать конкурентоспособными.
Здесь существует очень принципиальный вопрос. Евразийская экономическая теория утверждает: даже если мы, наши страны, такие как Россия, Казахстан, Турция, Китай, Иран, Индия, Пакистан и др. обречены на экономическое развитие в том же самом универсальном ключе, что и страны Запада, если мы должны повторить этот экономический жест перехода от экономики модерна к экономике постмодерна, от индустриального общества к постиндустриальному обществу, мы должны проделать это сами, потому что в противном случае наше движение не будет осуществлено, наша конкурентоспособность и наш реальный инструментарий модернизации будут потеряны и подменены так же, как в колониальных системах, навязыванием некой модели, которая лишь внешне выглядит как развитие, а на самом деле приводит к одностороннему развитию областей и по сути дела к регрессу и архаизации экономической системы.
Мы видим всё это в России. Что произошло у нас в 80-90-е гг.? В конце 80-х гг. советское руководство заметило, что для дальнейшей модернизации внутренних ресурсов у СССР нет и, соответственно, обратилось за помощью к Западу. В результате либеральных реформ, т. е. попытки скопировать западные постиндустриальные модели на российскую почву мы пришли к утрате тех стартовых позиций, с которых начинали. Т. е. процесс модернизации не был ни продолжен, ни развит, он был оборван, и сегодняшняя российская экономика – это экономика премодерна. Наш высокий потенциал, наши модернистические индустриальные технологии находятся в упадочном состоянии и, по сути, наш бюджет наполняется из экспорта углеводородов, причём сырых ресурсов, потому что у нас до сих пор нет приличных НПЗ на экспортных терминалах. Это классическое подтверждение модели Листа: столкновение экономики, находящейся в ситуации модерна с экономикой находящейся в следующей ситуации, ситуации постмодерна, не приводит к естественному развитию этой экономики и качественному скачку, а приводит к её деградации. Т. е. начинается процесс колонизации более развитой системой менее развитой системы с обрушением тех элементов, которые ранее служили модернизации хозяйственной системы. Вот это – фундаментальный закон евразийской экономики, который предлагает отложить глобализационный проект, т. е. отказаться от стремительного перехода к постмодернистическому режиму, пока постепенно не осуществлена естественная модернизация с охранением своей экономической, социальной и политической идентичности. Но это уже невозможно сделать в одиночку. Россия пыталась конкурировать с Западным проектом на своём специфическом пути, этот путь оказался неэффективен, он привёл в тупик и, соответственно, сегодня мы стоим перед следующей моделью: если дальнейшее втягивание напрямую России и стран Азии в процесс глобализации приведёт к архаизации и деградации экономического уклада, а не будет являться настоящей модернизацией и не приведёт нас к постиндустриальному обществу по естественной логике развития, то мы не можем одновременно и закрыться от этого процесса, мы не можем никак не отвечать, мы не можем отвернуться от глобалистской экономики и просто спрятать голову в песок. Соответственно, нам нельзя принять глобализацию, но нам нельзя принять и изоляционизм.
Из этого, как в эпоху Фридриха Листа, только в другом масштабе, возникает концепция таможенного союза. Точно так же, как в соё время Фридрих Лист понимал, что Германия в одиночку не справится с задачей, а справится только в рамках большого пространства ("автаркия больших пространств" по Листу). Экономическая концепция большого пространства является принципиальным элементом экономической модели Листа. Сейчас мы, евразийцы, применяем это к нашей конкретной ситуации.
И что мы получаем в качестве главного ориентира, главной рекомендации со стороны этого евразийского подхода? Наличие в этом мире зоны, находящейся в постиндустриальном укладе (это, в первую очередь, США), наряду с европейской зоной, которая представляет собой общество переходного типа, существенно отличающееся от американского, это общество, которое в экономическом смысле переходит от высокого модерна к постмодерну. Американское общество уже перешло в постмодерн, а европейское ещё только переходит. Отсюда трения между США и Европой и зазор между социал-демократической экономической моделью континентальной Европы и чисто финансовой "новой экономикой" США.
Теперь мы уже видим, что есть определённая градация в рамках самого постиндустриального общества, которая имеет географические и культурные черты. Интересно, что разделение проходит по оси Запад-Восток: Европа восточнее, чем США, поэтому она чуть-чуть и замедлена во времени в логике своего экономического развития.
Дальше мы отходим ещё восточнее от Европы и видим собственно говоря Евразию – Россию, страны СНГ, страны, близкие нам по стилю, по культуре, такие как Турция, Иран, Индия и Китай. И мы видим здесь общество, просто находящееся в другой эпохе, это общества, живущие в ином пространстве, в ином историческом моменте. В экономическом отношении они находятся в состоянии незавершённой модернизации, причём каждое по-разному, но все они не завершили свой модернизационный индустриализационный проект. И логика евразийской мысли, вооружённая концепцией "автаркии больших пространств", подсказывает нам определённый выход. Если это так, то давайте объединим зону Евразийского материка, населённого народами, находящимися в стадии незавершённой индустриализации, в некий единый организм. Создадим единый рынок, создадим единую экономическую систему - пусть она будет отличаться по ряду параметров и от европейской и, тем более, от американской модели. Если мы создаём такой проект евразийской интеграции, то наша неконкурентоспособность поодиночке сойдёт на нет, например неконкурентоспособность Ирана по сравнению с Западом, неконкурентоспособность России, полуконкурентоспособность Китая (хотя он и применил эту концепцию Листа в большей степени и более последовательно, чем кто бы то ни было ещё на евразийском пространстве, и добился колоссальных успехов в этом отношении). Но почему бы нам не объединить наши экономические усилия и не создать ту зону, которая была бы интеграцией, была бы глобализацией, но глобализацией не глобальной, а региональной, континентальной формой глобализации. Здесь общества с приблизительно одинаковым типом экономического развития, со сходной азиатско-европейской психологией, потому что чисто азиатскую психологию уже сложно найти. Европа проникла уже не только в Россию, но и в Турцию, и в Индию, отчасти и в Иран, пусть не Европа, но западноевропейская культура.
Т. е. существуют определённые параметры, которые дают основания для некой социально-политической, психологической и экономической близости между нашими странами. Евразийская идея предлагает интегрировать это пространство в самостоятельную зону: у одних богатые ресурсы, у других демография, у третьих интеллектуальный потенциал, у кого-то есть сильные мессианские идеи (обратите внимание на сходство следующих идей – иранской идентичности, турецкого национализма, русской идеи и т. д.). Евразийская идея предлагает интегрироваться не против Европы, не против США, не против кого бы то ни было, но как определённое экономическое пространство, требующее постепенного, без утраты собственной идентичности и без срывов, модернизационого проекта. Если мы придём к консенсусу относительно этой позиции со стороны политической элиты евразийских государств, мы сможем предложить конкретный проект той же самой Европе, - Европа будет заинтересована во многих вопросах иметь дело именно с таким экономическим субъектом, в отличие, например, от интеграции в неё Турции или других стран. Место Турции - классическое в этом евразийском пространстве. И тогда многие вопросы снялись бы. Это не значит, что мы должны поставить там стену, никоим образом. Речь идёт о том, что таможенный барьер – очень прозрачная вещь: мы будем потреблять и импортировать то, что нам надо по модели патернализма, но патернализма не национального, это мы уже проходили, это не действует, а по модели континентального патернализма, это патернализм экономики, выведенный на уровень выше, чем национальное эгоистическое государство, это патернализм масштаба материка.
Речь идёт о том, что именно эти модели в той же самой Америке и дали эффект экономической инсуляции, как писал Кейнс - кейнсианство всегда служило прибежищем американских экономистов в сложной ситуации. Модель кейнсианства для Евразии или экономическая доктрина Монро для Евразии (Евразия для евразийцев, если угодно) – это принцип той экономической модели, о которой мы говорим.
Теперь несколько слов о том, как бы это могло работать в отношении российско-казахстанского экономического партнёрства.
Энергетическое партнёрство
Совокупный экспортный потенциал углеводородов России и Казахстана составляет внушительную сумму и лакомый кусочек для всех потребителей. Идея российско-казахстанского евразийского партнёрства заключается в том, чтобы осмыслить факт контроля над такими серьёзными энергоресурсами не как элемент сиюминутной прибыли. Мы знаем, что Советский Союз несколько раз срывал настоящие революции Третьего Мира, которые назревали в сложные для Запада 70-е гг., когда страны ОПЕК наращивали цены до такой степени, что фактически ставили тем самым ультиматум западной экономике. А Советский Союз всякий раз, преследуя свои довольно сиюминутные маркетинговые интересы, предавал эту борьбу Третьего Мира против эксплуатации Запада, и современная Россия действует в том же ключе, подыгрывая постмодернистическому, постиндустриальному заказчику, и Казахстан вынужден поступать точно так же, исходя из сиюминутных требований. Если в этой сфере возобладает более глобальный подход, более дальняя историческая перспектива, Россией и Казахстаном будут поставлены более серьёзные фундаментальные цели, учитывающие исторический момент, то альянс России и Казахстана в области энергодобычи и маршрутов поставки энергоресурсов может стать важнейшим геополитическим козырем, который компенсирует те недостатки, которые есть у наших стран в других секторах экономики. Это ещё не делает нас конкурентоспособными, но это делает нас более уважаемыми, и заставит относиться к нам более серьёзно, чем сейчас, исходя только из узких холодных цифр нашего ВВП. Да, наше ВВП растёт, где-то лучше, где-то хуже, товарооборот растёт, но не будем забывать, что по сравнению с постиндустриальной экономикой – это ничтожные цифры. Весь потенциал обществ, находящихся в стадии модернизации – это смешная сумма по сравнению с теми цифрами, которыми оперирует "новая экономика" и, следовательно, мы должны искать новые инструменты, новые модели оценки и ревалоризации того потенциала, который мы имеем.
Сегодня российско-казахстанское партнёрство в области энергоресурсов обычно рассматривается либо как конкуренция, либо как какое-то улаживание тарифов. Пока ещё далеко до полноценной братской стратегии наших стран, пока это в основном рыночно-спекулятивный подход. Если мы возвысимся над сиюминутной рыночной конъюнктурой и поймём, в чём состоит историческая задача, стоящая перед Казахстаном и Россией, мы поймём, что мы должны немедленно встать на другой уровень и разработать консолидированную стратегию по установлению тарифов и выбору маршрутов доставки. Но и этого будет мало.
Если мы будем действовать как конкурент ОПЕК или как некий дополнительный модуль, который всегда приходит на помощь Западу в стремлении опустить цены, это будет игра недостаточная. Здесь возникает момент, что ОПЕК и энергодобывающие страны постепенно должны осознавать (как пролетариат в марксистской модели) своё революционное значение. Конечно, пока мы, ресурсодобывающие страны, являемся придатком, эксплуатируемым ресурсопотребляющими странами, но если ресурсодобывающие страны превратятся из объекта эксплуатации в субъект политики, то это уже напоминает революционную ситуацию. К такой геополитической революции, к превращению ресурсодобывающих стран из объектов в субъекты, призывает евразийская экономическая теория. И именно в этом контексте следует рассматривать российско-казахстанское партнёрство в области сероводородов и других энергоносителей.
Вопрос транспортных тарифов
Российская тарифная транспортная политика является фундаментальным препятствием на пути ещё более адекватного развития экономики Казахстана, потому что российские пошлины и тарифы в значительной степени ограничивают тот потенциал, который есть в Казахстане.
Когда мы со стороны Евразийского Экономического Клуба пытались вывести эту ситуацию на уровень Правительства РФ, то мы получали такой ответ: нам так выгоднее. Т. е. несмотря на все договоры по ЕвразЭС, несмотря на все интеграционные процессы, мы продолжаем в значительной степени рассматривать Казахстан как нашего конкурента. Что выгоднее – это разговор с конкурентом, а с экономическими партнёрами, с теми, с кем мы собираемся выстраивать единое экономическое пространство должны быть другие принципы.
И здесь я хочу подчеркнуть очень важный момент, который мы должны преодолеть в сознании российской политической и экономической элиты. Наши партнёры по ЕвразЭС и, в первую очередь, Казахстан и Белоруссия – это не отдельные от нас хозяйственно-экономические субъекты, к которым мы должны обращаться с рыночными принципами, но одновременно это и не вассалы, это самостоятельные хозяйствующие субъекты единого стратегического пространства и от разговора "ты мне – я тебе", "дашь – на дашь", либо даже в обмен на политические услуги, мы должны перейти к разработке общей консолидированной стратегии, в том числе тарифной транспортной. Лучше не терять времени и принять как абсолютную догму истину, что мы с Казахстаном, с Белоруссией и другими странами ЕвразЭС будем единым хозяйственным механизмом. И процветание России, процветание Казахстана, процветание Белоруссии – это единое процветание, в одиночку мы неконкурентоспособны. Столкновение с более развитой постмодернистической постиндустриальной структурой обрушит любую из наших стран. Мы можем получить здесь только сиюминутную выгоду: быстро что-то продать, рассматривая друг друга как конкурентов и спеша стать колонией какой-то постиндустриальной структуры. По сути дела это вызов сохранению нашей исторической идентичности, которую мы способны отстоять только совместно.
Приватизационные проекты в России и в Казахстане
В 2005 году Очень много объектов подлежит приватизации в России, и многие подлежат приватизации в Казахстане. Мне представляется, что нам сейчас необходимо, может быть, даже искусственно помочь перекрёстным приватизационным процессам, не только допустив российские компании к этому процессу в Казахстане, но, допустив круг казахстанских инвесторов, который существует и который достаточно активно проявляет интерес к ряду объектов территориально близких к Казахстану и находящихся в других местах. Я думаю, что это очень серьёзный вопрос, который имеет политическое значение, чтобы мы начали действительно воспринимать пространство как единое.
Последствия кризиса на Украине для экономической ситуации в России, Казахстане и на всём постсоветском пространстве
Этот кризис скажется очень плохо. Украина могла быть позиционирована как участник ЕЭП, как полноценный важнейший полюс евразийской экономической системы - это было бы на руку Европе, потому что мирно развивающаяся в индустриальном пространстве Украина гораздо привлекательнее, чем страна, расколотая гражданской войной, архаизирующаяся, требующая постоянных вливаний, лезущая в Европу, где её никто особенно не ждёт. Такая Украина в логике санитарного кордона, которая раньше портила отношения России с Германией, сегодня она портит отношения всей Евразии с Европой. Я думаю, что это и было целью провокационных стратегий, применённых западной стороной, причём не европейской, которую втянули в этот процесс старшие американские партнёры, потому что эта расколотая Украина с неразвитой экономикой, которая теперь будет тампоном между российско-казахской евразийской нефтью и газом и европейским потребителем, по сути дела никому не нужна.
Это настоящий удар по нашей экономической интеграции. Очень многие страны на постсоветском пространстве, в частности, в Азербайджане, восприняли ситуацию на Украине как прямое давление России, как очень грубую методологию. И это не способствует постепенному и планомерному развитию наших отношений.
Альтернативой всем этим проектам может являться и должно являться движение к прозрачным экономическим интеграционным шагам, причём не на базе двусторонних отношений России с Белоруссией, России с Украиной, России с Казахстаном, России с Киргизией, а именно на переносе всей ситуации на сверхнациональный уровень, создании неких действенных механизмов экономической интеграции и, в конце концов, создании того интеллектуального штаба, некого евразийского "think tank", который бы присутствовал во всех наших странах, который бы активно влиял на процессы сближения и который бы, как в своё время Комитет за единую Европу Жана Моне, по сути дела был бы мотором экономической, политической, стратегической и геополитической интеграции Евразийского материка.
Евразийская экономическая теория – это, конечно не догма, это не свод каких-то абсолютных правил. Это приглашение к мысли, к творчеству, приглашение к конкретным дипломатическим, экономическим, ресурсным, политическим, интеллектуальным шагам. И мы двигаемся в этом направлении.
