Эти общие соображения на практике дополняются отчётливо выраженными экономическими мотивами. Черноморско-каспийский регион привлекает США как богатая резервная «кладовая» сырья. Относительно значимые запасы нефти, газа, руд цветных и редких металлов, перспективы их разработки и транспортировки продуктов на крупнейшие мировые рынки оправдывают, по мнению американских стратегов, любое усиление активности США в регионе, вплоть до военного присутствия.
После отказа СССР, а потом и РФ от прямого участия в афганских делах США предприняли ряд мер к созданию в Афганистане достаточно устойчивого правительства, которое опиралось бы на их поддержку и учитывало бы их интересы. Усилившиеся распри между группировками моджахедов побудили Вашингтон сделать ставку на самую радикальную из них, известную как движение «талибов» (то есть, учащихся религиозных школ). Организационно оформленное при участии пакистанских спецслужб, это движение при активной финансовой помощи зарубежных исламских финансовых центров вело с переменным успехом долгую вооруженную борьбу с так называемым «Северным альянсом». Взяв под контроль более 90% территории Афганистана, талибы установили в стране военно-полицейский режим, лидеры которого насильственно утверждали в стране средневековые правила и нормы жизни, считая это условием торжества «истинного» ислама. Всевозможные эксцессы этого правления (от репрессий против «нарушителей исламской морали» до преднамеренного уничтожения памятников культуры), хотя и осуждалось мировыми СМИ, включая и некоторые мусульманские, открытого внешнего вмешательства в дела Афганистана до поры до времени не вызывали. США продолжали поддерживать контакты с режимом талибов, хотя и не признавали его законным правительством Афганистана.
Было очевидно, что конкретные геополитические расчеты США в регионе превалировали над их неприятием «исламского экстремизма», пока последний не стал удобным предлогом к прямому военному вторжению в Афганистан с одновременным проникновением на центрально-азиатский плацдарм.
Это проникновение вовсе не было спонтанным решением, продиктованным условиями «контртеррористической операции». Предпосылки для него готовились с середины 80-х гг. ХХ в., когда Вашингтон неизменно поощрял все проявления сепаратизма в Средней Азии, как, впрочем, и во всех других регионах СССР. С появлением там «новых независимых государств» и ослаблением позиций Москвы новый главный участник «большой игры» стал открыто претендовать на роль их защитника от российских «рецидивов имперской политики».
Таким образом, в течение последнего десятилетия минувшего века соотношение сил в черноморско-каспийском регионе неуклонно менялось в пользу Запада, преимущественно США, и в ущерб России, хотя до прямой военной интервенции дело не доходило.
Ельцинский режим не мог, а в силу своей природы, вероятно, и не желал (особенно после октябрьского военного переворота 1993 г.) противодействовать западной экспансии на «постсоветском пространстве». Между тем внутрироссийские условия требовали от него каких-то проявлений самостоятельной внешнеполитической стратегии. Замена прозападно настроенного А. Козырева на посту министра иностранных дел Е. Примаковым, возможно, было отчасти продиктована этой потребностью. Новый глава российской дипломатии, а позднее Председатель правительства РФ попытался обозначить основные принципы этой стратегии, включая идею «многополярного мира» как альтернативу безраздельному господству одной сверхдержавы. Концепция стратегического «треугольника» РФ – Китай – Индия не получила развития в силу нескольких причин: противоречий между двумя азиатскими державами и их нежелания вступать в какую бы то ни было коалицию; боязни Б. Ельцина и его окружения вызвать недовольство Запада и, наконец, отстранением Е. Примакова от участия в выработке внешнеполитического курса страны после его отставки с поста премьера. Во время его недолгого пребывания на этом посту отдельные претензии Москвы на собственную позицию в международных делах (например, сдержанное неодобрение агрессии НАТО против Югославии с последующей дипломатической поддержкой агрессора) были скорее декларативными и, как правило, бесплодными. Отставка Е. Примакова положила конец даже таким робким попыткам российской власти воздействовать на ход мировых событий, и внешняя доктрина РФ по существу утратила стратегические ориентиры. Она была сведена к малорентабельному экспорту образа «новой, демократической России» и вялым, по большей части показным реакциям на откровенно антироссийские начинания Запада (расширение НАТО на восток, отказ США от ПРО и т. п.) и некоторых соседних государств (усилившиеся притязания Японии на южные острова Курильской гряды; ползучая колонизация Китаем российского Дальнего Востока), в том числе бывших советских республик (дискриминация русских, русского языка и культуры в странах Балтии и Центральной Азии и даже кое-где на Украине; периодические русофобские демарши и выпады бывшего президента Грузии Шеварнадзе, а теперь и нового – Саакашвили).
Некоторые внешнеполитические «партнеры» РФ, особенно США и их сателлиты, в отношениях с ней стали проявлять ту бесцеремонность, которая обычно свойственна победителю в его обращении с поверженным противником. Тем не менее, стратегические соперники РФ, несмотря на её отказ от роли мировой державы, вынуждены считаться с ее пока ещё мощным ядерным потенциалом и потому избегают демонстрации своих истинных целей, маскируя их вполне благовидными мотивами. Лексикон западных политических деятелей и политологов изобилует всевозможными изысками. Здесь и «утверждение демократических ценностей», «поддержка нарождающихся демократий» (то есть, опека лояльных Западу режимов, движений и группировок), и «искоренение остатков тоталитаризма» (участие в продолжающейся информационной войне против поверженного коммунизма и лево-патриотических сил), и «борьба за гражданские права» (защита прозападной агентуры от местных спеслужб), и «безусловная поддержка свободы слова» (финансирование и защита буржуазно-либеральных СМИ в странах СНГ), и «предотвращение гуманитарной катастрофы» (забота, как правило, вполне лицемерная, о судьбе той части бедствующего населения, например чеченских беженцев, недовольство которой можно использовать как повод для давления на правительство).
Выработанная еще в эпоху «холодной войны», эта фразеология в силу долгого и чрезмерного употребления, утрачивает реальный смысл и пропагандистский мобилизующий, отвлекающий или «анестезирующий» эффект. Среди западных официальных идеологов растет потребность в свежих терминах, словесных формулах, метафорах и особенно – в драматических сюжетах и тревожных мотивах.
В качестве одного из таких мотивов западные идеологи после расчленения «империи зла» (выражение, введенное в оборот Р. Рейганом) избрали угрозу со стороны так называемых «государств-изгоев». Таковыми теоретики госдепартамента США и связанных с ним «мозговых центров» произвольно объявляют государства, чьи правящие режимы им по тем или иным причинам не нравятся. Обычно, это правительства, внешняя и внутренняя политика которых воспринимается Вашингтоном как злостное непослушание его воле и, следовательно, как непризнание его полномочий мирового гегемона. В зависимости от международной конъюнктуры и конкретных планов США в той или иной части света список «государств-изгоев» время от времени обновляется. Чаще всего в нем фигурируют Иран, Северная Корея, а ранее и Ирак. «Ослушников» обвиняют во всякого рода опасных замыслах против «международного сообщества». Пресечение такого рода угроз объявляется актуальной, а подчас и неотложной задачей США и их союзников. Пример Ирака, обвиненного в наличии ОМУ, как повода для начала второй войны в Персидском заливе весной 1993 г. и последующей оккупации этой страны, более чем показателен.
Однако эксплуатация этого мотива не всегда дает искомый результат. Так, объявление Ирана «государством-изгоем» должно было стать основанием для дестабилизации и последующего «приручения» или устранения правящего в стране исламского режима. Когда это не удалось, была сделана ставка на международную изоляцию Ирана, в частности, на недопущение вероятного сближения этой региональной державой с РФ. Пока что Вашингтон не преуспел и в организации бойкота бывшего своего союзника. Как западные, так и азиатские (включая Израиль) партнеры США поддерживают и расширяют взаимовыгодные отношения с этой страной, в известной мере стимулируя наблюдающуюся в ней тенденцию к усилению светских институтов и норм жизни. Даже руководство РФ, вопреки постоянному давлению со стороны Вашингтона, до сих пор не высказывало готовности отказаться от крупных российско-иранских контрактов (сотрудничество в ядерной энергетике, поставки российских вооружений и др.).
Не вполне оправдывает себя объявление международными изгоями и других стран, к демонизации которых США настойчиво привлекает союзников.
Политический заказ на изыскание новых «вызовов» евроатлантическому сообществу принят к исполнению в научно-исследовательских центрах Запада. Сотни авторитетных политологов разрабатывают сценарии вероятных противостояний и конфликтов, от локальных до вселенских. В этих «исследованиях», адресуемых относительно небольшому кругу читателей, действительные мотивы и цели американской политики нередко излагаются более откровенно, чем в официальной их подаче. Но и ученые авторы, подобно должностным лицам, охотно отдают дань всевозможным умолчаниям и эвфемизмам. В большом ходу такие изящные словосочетания, как «принуждение к миру» (coercion into peace), «упреждающий удар» (pre-emptive strike) и чрезвычайно популярный в Пентагоне «побочный ущерб» (collateral damage), то есть жертвы среди мирного населения противника.
Большинство новейших западных концепций современного мирового развития содержит в себе ту или иную версию идеи «Нового мирового порядка», исходной предпосылкой которого считается глобальная гегемония США, обычно трактуемая как американское «лидерство в мировом сообществе». Именно его признают основным, если не единственным, условием преодоления наиболее глубоких и опасных противоречий эпохи.
Главной опасностью, которая должна заменить снятую угрозу «мирового коммунизма», все чаще называют возможный «конфликт цивилизаций» (clash of civilization). Изучением этой гипотезы занимается ряд ученых как на Западе (например, известный американский политолог С. Хантингтон), так и в афро-азиатском мире. Один из возможных сценариев такого конфликта – противоборство исламской и христианской цивилизаций.
Хотя различные проявления соперничества двух величайших мировых религий наблюдаются почти на всех континентах (в том числе и в центральной Евразии), основывать на нем геостратегию, пусть даже в виде умозрительных спекуляций, – небезопасно. Акцентирование исламо-христианских противоречий может обострить их там, где они уже проявляются и усугубляют опасные кризисы (Балканы, некоторые страны Африки, Индонезия, Филиппины), спровоцировать их там, где для них есть почва (Великобритания, Франция, Германия, Ливан, Северный Кавказ, Поволжье) или, наконец, способствовать формированию как у мусульман, так и христиан психологии «священной войны» за веру и устойчивый образ врага-иноверца. Принимая во внимание опасность такого рода последствий, большинство политиков, как на Западе, так и в мусульманском мире, склонно проявлять в вопросах взаимоотношений ислама и христианства сдержанность. Этого нельзя сказать о мировых СМИ, многие из которых в освещении и интерпретации межцивилизационных конфликтов охотно эксплуатируют фобии, бытующие среди потребителей их продукции.
Наиболее пригодными для практического применения оказался сюжет борьбы с «международным терроризмом». Но поскольку террор, как одна из форм насилия, существует с незапамятных времен и «борьба» с ним имеет столь же долгую историю, для превращения этой борьбы в главную задачу дня требовались не только пропагандистские усилия, но и какие-то чрезвычайно впечатляющие, из ряда вон выходящие события, с ним связанные.
Ни вылазки итальянских «красных бригад» или германской группы «Фракции Красной армии» Баадера-Майнхоф, ни теракты против американских военнослужащих и диппредставительств в Ливане, Йемене, Сомали, Кении, Танзании, ни антиизраильские операции смертников-палестинцев, ни захват чеченскими боевиками заложников в Буденновске и Кизляре, ни взрывы жилых домов в Каспийске, Москве, Волгодонске, ни множество других терактов по всему миру – ни каждый в отдельности, ни в их зловещей последовательности не стали для населения западных стран, включая США, поводом к психологической мобилизации на борьбу с этим злом. Его воспринимали как одно из неизбежных проявлений многоликого насилия, царящего в мире. К разным формам политического террора привыкли раньше, чем к серийным маньякам-убийцам, стрельбе школьников по сверстникам и учителям.
В это же время в РФ население постепенно привыкало к многочисленным бандитским «разборкам», заказным убийствам, к расстрелам жертв «неуставных отношений» в армии. С началом и развитием «антитеррористической операции» в Чечне стали фиксироваться ответные террористические акты с многочисленными жертвами среди гражданского населения, к которым, тем не менее, также привыкли.
Такой «эффект привыкания» препятствовал укоренению в массовом сознании понятия «международный терроризм» как опасности, борьба с которой считается первостепенным и неотложным делом.
Катастрофа 11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке и Вашингтоне, ставшая благодаря прямым телевизионным трансляциям по всему миру главным событием начала нового тысячелетия, дала администрации Дж. Буша-младшего уникальную возможность в беспрецедентно короткие сроки решить следующие задачи:
- убедить основную массу населения США и множество людей в других странах в том, что «международный терроризм» напал на Америку и та фактически находится в состоянии оборонительной войны;
- объявить врага Америки врагом всего «международного сообщества»;
- объявить США – как по моральным соображениям, так и в силу их экономического и военного могущества – безоговорочным лидером в предстоящей глобальной войне против этого врага;
- иначе говоря, назвать доступную пониманию массовым сознанием и заведомо бесспорную причину, узаконивающую право США на мировую гегемонию;
- используя сочувствие к жертвам катастрофы, объявить любую силовую акцию США за пределами их территории оправданным актом возмездия террористам или средством упреждения возможных новых террористических ударов – то есть, наделить себя индульгенцией на случай любого вероятного нарушения норм международного права или правил ведения войны.
Притязания США на такие исключительные права и полномочия не были большим секретом и до атаки международных террористов на их объекты. Но только в условиях массового психологического шока от апокалиптического зрелища крушения манхэттенских зданий – шока, многократно усиленного подробнейшими репортажами всех мировых СМИ, – стало возможным объявить о своих намерениях столь открыто, широковещательно, и с такой верой в то, что правоту США вряд ли кто посмеет оспорить, по крайней мере, в «цивилизованном мировом сообществе».
Выбор Вашингтоном первого полигона для практического применения своей глобальной стратегии в новых условиях, а также для очередного (после операции 1999 г. на Балканах) испытания в действии методов и средств войны нового типа – теперь уже под знаменем борьбы с «международным терроризмом» – не был случайным.
Все прежние, имевшие более чем полувековую историю, попытки США установить свою военно-политическую гегемонию в Афганистане, существенных результатов не давали. От прямого военного вторжения в эту страну Америка долго воздерживалась, так как это привело бы к длительной и бесперспективной войне с местными моджахедами – к войне, подобной той, которую пришлось вести советскому «ограниченному контингенту» и в которой США участвовали закулисно, как некогда СССР в корейской и вьетнамской войнах.
Движение талибов, организованное при деятельном участии спецслужб Пакистана и США, не оправдало возлагавшихся на него надежд. По мере укрепления его позиций в стране режим талибов проявлял все большую самостоятельность и на роль послушной американской марионетки не соглашался. А его союзник, движение аль-Каида, образованное также при негласной поддержке США для ведения партизанской войны против советских войск, после их вывода из Афганистана, обратило свой боевой потенциал против недавних покровителей. Больше того, предводитель аль-Каиды – Усама бен-Ладен, – которого так долго опекали американские спецслужбы, открыто объявил джихад за освобождение исламского мира от засилья США, после чего стал объектом их охоты. Правда, «точечные» американские удары крылатыми ракетами по Судану и Афганистану с целью поразить эту демоническую личность, разрушив несколько гражданских объектов и убив какое-то количество местных жителей, самого бен-Ладена не задели.
Администрация Дж. Буша-младшего, обнародовав вскоре после катастрофы 11 сентября арабские имена исполнителей терактов, прямо назвала и их заказчика – Усаму бен-Ладена – и потребовала от приютивших его афганских талибов его выдачи. Поскольку руководство талибов в ответ запросило убедительных доказательств его участия в этом преступлении и ввиду отсутствия таковых от экстрадиции бен-Ладена отказалось, правивший в Афганистане режим был объявлен врагом Америки и «всего цивилизованного мира».
Собрать коалицию для войны с аль-Каидой и талибами Вашингтону в сложившихся на тот момент условиях большого труда не составило. Все западные союзники США, приняв официальную американскую версию о подоплеке преступления, изъявили готовность по мере сил принять участие в будущей «антитеррористической операции в Афганистане». Большинство политических лидеров, влиятельных общественных деятелей и богословов исламского мира, осудив теракты в США, заявило при этом, что подобные злодеяния не следует ассоциировать с исламом, готовившуюся силовую акцию Запада в Афганистане не одобрило, считая вину бен-Ладена недоказанной, а намерение устранить талибов силой расценило как попытку вооруженного вмешательства во внутренние дела суверенного государства. Вместе с тем, на официальном уровне никакого подобия международной исламской солидарности и противодействия планам американского вторжения в Афганистан не наблюдалось.
Определенные трудности возникли у США с Пакистаном, часть населения которого в силу этнического родства и единой веры с афганскими пуштунами, активно выступала против ударов Запада по талибам и аль-Каиде. Вашингтону все же удалось склонить пакистанского президента Первеза Мушаррафа к сотрудничеству в обмен на финансовую помощь и снятие с Пакистана экономических санкций, наложенных на него после того, как он стал ядерной державой.
Особое значение в успехе «антитеррористической операции» в Афганистане имела позиция России и государств Центральной Азии, бывших советских республик. Через считанные часы после крушения манхэттенских башен президент РФ В. Путин, по-видимому, первым из мировых лидеров официально объявил по телевидению о солидарности своей страны с подвергшимися нападению Соединенными Штатами. Его выражение «мы – с вами» не было обычной в таких случаях ритуальной формулой. Внешняя политика Путина, в которой поначалу многие аналитики усматривали признаки т. н. «многовекторности», после этого заявления приняла откровенную ориентацию на Запад, преимущественно на США, вплоть до воздержания от какого бы то ни было противодействия явно недружественным по отношению к России и потенциально опасным для нее демаршам Вашингтона и его союзников (отказ США от договора по ПРО и планы развертывания стратегической ПРО, продолжение расширения НАТО к границам РФ, информационная война против ее единственного союзника Белоруссии и т. д.).
Изъявив готовность всемерно поддерживать США в их борьбе с «международным терроризмом», президент РФ вскоре пошел на то, что еще совсем недавно большинство российских граждан сочло бы недопустимым, – согласился на военное присутствие американцев и их западных союзников в бывших союзных республиках Средней Азии. Со своей стороны, руководители Узбекистана, Таджикистана и Киргизии с большой готовностью предоставили бывшие советские военные базы на территории своих стран в распоряжение сил международной коалиции, рассчитывая очевидно, на финансовую компенсацию и всякого рода экономические льготы и преференции со стороны новых союзников и покровителей.
Так Вашингтону удалось разом и без каких бы то ни было чрезвычайных усилий обосноваться на важнейших стратегических позициях в Центральной Азии, тем самым убедительно подкрепив свои притязания на преобладающее политическое влияние в регионе и на контроль над его богатейшими ресурсами. Обещания официальных американских лиц и военачальников покинуть эти позиции по завершении своей антитеррористической миссии были рассчитаны на самых наивных. Очень скоро западные генералы стали откровенно заявлять, что их военнослужащие и техника останутся там до тех пор, пока это будет нужно их правительствам.
