Сергей Кара-Мурза, философ, политолог:

Скачать в mp3 [837 кб]

В принципе, речь идёт о двух разных проектах: о проекте будущего строя и о проекте перехода к нему из нынешнего состояния. Понятно, что кризис и нормальное развитие – это совершенно разные типы жизни, но здесь мы говорим о проекте будущего, а именно о том, как перебираться через промахи. Говорить будем без особых таких идеологем, типа социализма, без правых-левых, а на языке более простых понятий.

Первый этап в нашей работе – это определение поля возможного, то есть составление перечня непреодолимых объективных ограничений, т. е. следует отвергнуть то, чего не может быть. А второе – это учёт более мягких культурных ограничений, т. е. того, что мы категорически не желаем, но что может случиться. Сразу хочу сказать, что ничего нового я не изобретаю, скорее я служу каким-то инструментом, через который до вас будет доведено представление определённой части общества, которое мы собираем, систематизируем, изучаем.

Условия выбора, перед которым Россия была в начале 20-го века, на сегодня существенно изменились, однако, не фундаментально. Мы опять находимся в аналогичной по своей структуре исторической ловушке, и выходом из неё представляется тоже только революция, хотя совершенно иного типа, чем та, что была сто лет назад. Нам необходимо модернизовать страну и избежать её превращения в периферию мирового, западного капитализма.

Теперь к нашей теме. Элементы жизнеустройства, которые составляют проект, складываются не посредством логики: они отбираются из всех объективно возможных вариантов с учётом культурных ограничений. В начале XX века в России были испробованы все предложенные варианты проектов: от черносотенного до крайне либерального, даже анархизм был испробован. Из всех них был отобран и потом разными способами легитимирован советский проект, остальные оказались невозможны по объективным причинам, т. е. они выпадали из поля осуществления. Советский строй потерпел поражение в холодной войне против союза запада, космополитов и людей самого советского общества. Предпосылки к утрате культурной гегемонии были, грубо говоря, кризис урбанизации и перехода к индустриальному обществу, при котором произошёл слом мировоззренческих систем, а также неадекватность того официального обществоведения, то есть идеологии, которая базировалась на марксизме, неадекватность природе общества. Кроме того был конъюнктурный кризис выхода сложного традиционного общества из организационного состояния. Вот эти три кризиса наложились, и для общественной жизни они стали фатальными.

Утрата советского строя явно является национальной трагедией, даже при наличии идеологической ненависти к нему. Главные институциональные матрицы советского строя соответствовали объективным ограничениям и обеспечивали воспроизводство России, а разрушение их ведёт к деградации условий жизни и вымиранию. По мере выхода из шока 90-х годов люди опять мысленно перебирают элементы строя, при котором можно бы было нормально жить. И оказывается, что матрицы советского стоя остаются наиболее пригодными. План либерализации, которой был предложен в конце 80-х годов, мало кого устроил. Вылезти из нынешнего кризиса на путях неолиберализма нельзя, нам остался узкий, сужающийся коридор – восстановление структур солидарного общества с существенным уровнем уравнительности и патернализма. Вот его мы и назовём условно «Новый советский проект». В это название входит признак и советский, потому что он включает принципы, проверенные на практике и оказавшиеся возможными к реализации, и новый, потому что все испытанные советской практикой матрицы будут, конечно, изменены согласно свойствам уже городского индустриального общества, общества катастрофы, опыта рыночной реформы, и тем мировоззрениям, которые сегодня господствуют, а также нового международного влияния.

Т. е. смысл этого нового проекта зиждется на новом языке и на нынешних реальных нынешних людей, а не воображаемых советских. Этот проект опирается на неоспоримый факт – советский строй существовал, и при нём то же самое население в тех же природных условиях, в тяжёлых условиях войны с западом не только могло жить и прирастать, но и имело в целом гораздо более высокий уровень потребления, и было лучше защищено от опасностей и источников массовых страданий, чем при досоветском и постсоветском строе. Отказ от советского строя был получен ссылкой на западный образ жизни – этот аргумент утратил силу. Уже всем видно, что построить у нас аналог Запада не удалось и не удастся, поэтому образ советского строя обладает растущим креативным и эвристическим потенциалом, у него можно многому учиться и многое можно позаимствовать.

Этот потенциал усиливается тем, что многие конструкции советского строя оказались гораздо более прочными, чем ожидалось, демонтировать их не удалось, они переживут и так или иначе будут встроены в новое жизнеустройство. Более того, опыт показал, что большие институциональные матрицы, большие социо-технические системы, унаследованные от советского строя, новый порядок, т. е. рыночный порядок, не может содержать в порядке, в дееспособном состоянии. И с другой стороны, он не может построить систем схожего масштаба, взять хотя бы систему теплоснабжения, не говоря уже об армии или здравоохранении. Т. е. возврат условий, в которых эти большие системы, на которых стоит страна, могли бы существовать и развиваться – это уже объективная необходимость.

Так что должно измениться в советском строе завтра по сравнению с тем советским строем, который мы помним по концу 70-х годов? Вот в самом грубом приближении гипотезы. Первое, советская государственность. Советский стиль государства самодержавный, основанный не на противостоянии ветвей власти, а на их согласии под надзором авторитета. Часто советская власть, пока была в здоровом состоянии, порождала механизм автоматического гашения конфликтов, а имитация западного типа привела к автоматическому разгоранию конфликтов и их появлению даже на ровном месте. Так вот, в обозримый период, я считаю, реставрации власти самодержавного советского типа не произойдёт. Причина в том, что произошёл раскол во многих линиях при утрате того арбитра, который мог нормализировать их функционирование. Это затрудняет действия власти соборного типа, которая опирается на консенсус.

Так что на переходный период наименьшим злом будет парламентская республика, поскольку президентская неизбежно давит разнообразие и самоорганизацию. Т. е. государство, я считаю, двинется от свободной демократии к представительной. Но внизу пойдёт процесс восстановления советской структуры, поскольку там всегда есть согласие по очевидным вопросам. На местах советы всё равно лучше и дешевле, чем нынешние управы. Но, конечно, и парламент во многом сохранит соборный советский тип или думский характер, т. е. и по типу политического дискурса, и по апелляции к авторитету, к совести. Если мы преодолеем левоцентристские догмы и матрицы имеющегося либерализма, то эти архаические соборные орудия власти станут не обузой, а источником развития.

Т. е., общее замечание такое, что государство станет более рациональным и бесстрастным, менее патерналистским и деспотичным, чем при первом советском строе. Однако не возникнет технократического государства. Идеология, трудность для парламентаризма, идеологическая трудность, заключается в наличии державного сознания во всех конфликтующих частях общества. Вот такое сознание укрепляется, если есть общие цели и стержень. А пока такого стержня нет, очень трудно добиться диалога. Значит, встаёт сложная задача: выработать такую шунтирующую временную идеологию национального спасения.

Сергей Кургинян, президент Международного общественного фонда «Экспериментальный творческий центр»:

Скачать в mp3 [537 кб]

Сергея Георгиевича я знаю давно, всегда восхищался его умом, его моральными и интеллектуальными содержаниями, поэтому мне было приятно сегодня слышать его вновь. К сожалению, некоторые интеллектуальные позиции услышанного остались мне близки, но, так сказать, в целом всё не синхронно… Первая и главная позиция, о которой я хотел бы поговорить, это вообще понятие проекта. Мне кажется, что если в ближайшее время не выработать единый язык и точные термины, то говорить будет невозможно. Существуют партийные программы, идеологии, планы переустройства общества с одной стороны, и существуют так называемые пиар-проекты с другой. Вообще, слово проект в современном модерном языке, таком суррогатном модерном языке, означает всё, что угодно. Но есть и проекты как некие исключительно культурные модели. Особыми модификациями в пределах этого понятия являются глобальные проекции.

В этом смысле мне хотелось бы обратить внимание, что Россия на её историческом горизонте, в котором она существует, всё время жила в условиях реализации глобального проекта. Основное содержание русских смут как раз и состоит в том, что все проекты, которые Россия осуществляла, были глобальными. Это и православие, и коммунизм. Это были исключительно русские проекты. Россия постоянно жила в условиях глобального русского проекта. Но жизнь всего последнего этапа существует в условиях отсутствия глобального проекта. Ведь глобальных проекций по существу не так много.

Вторая идея заключается в том, что глобальные проекты содержат в себе геополитические компоненты, но они вовсе не сводятся к геополитике. Постмодерн – это глобальный проект, модерн – глобальный проект, возвращение к примордиальным традициям, глубокий традиционализм – это глобальный проект, контрмодерн. Геополитика сама по себе не является проектом – это средство для осуществления политики.

Итак, первый вопрос заключается в том, что мы говорим о глобальных проектах. В этом смысле мне хотелось бы понять, является ли советский проект глобальным. Утверждается, что его цель – модернизация жизни другими средствами, что это проект модернизации. Но в таком случае он сразу выпадает из понятия глобального – он только инструментарий, коммерческое средство реализации проекта модерна. Что вообще значит модернизация в условиях, когда сам модерн под глубоким вопросом? Модернизация модерна? Модернизация модерна – это сверхмодерн. Либо постмодерн, и тогда мы должны отказаться от модерна, либо сверхмодерн, и тогда мы должны приложить усилия, чтобы было, что восстанавливать.

Следующий вопрос гораздо более простой, тем не менее принципиальный. Он заключается в том, что нам показали западный образ жизни, потом показали, что у нас это невозможно, так что теперь будем делать что-то другое. Я психологически и теоретически противник подобного подхода, это не русский подход, я объясню почему. Допустим, убежала от человека любимая женщина, есть какая-то другая, с ней можно построить хорошую семью, но обычно это кончается глубокой пьянкой – в русском сознании. Просто была другая влюблённость, которую никто не поднимал на знамёна: сделай так, как никогда на свете не было, сделай исключительно, на абсолютно других основаниях. Но только эта волна, этот грай может создать мобилизацию в русском сознании, потому что оно тяготеет к глобальному проектному модусу.

Я понимаю, что не об этом идёт речь, но я настаиваю на том, что выбора не существует, что всё, что было создано, было создано лишь в перекалённой плазме этой идеологии, сверхновой, опрокидывающей все каноны, движущейся куда-то. Этот энергетический порыв и создал всё, что нам нравится. Да, нам может не нравится этот импульс, но нравится всё, что он переплавил, и поэтому нам хочется переплавку отделить от импульса. Но это некорректная процедура. Надо либо отвечать на вопрос, что такое коммунизм сегодня – а я убеждён, что он не принадлежит вчерашнему дню, это вполне открытая культурная, только недостроенная система. Либо этот импульс в прошлом, но будет тогда ли без огня всё то же самое?

Знаем мы эти игры. Они погубили СССР, не космополитическая элита погубила СССР, а глубочайший раскол инфраструктурных коммунистических элит, которые вцепились друг другу в горло вокруг двух конструкций Советского Союза: одна предполагала сохранить конфедерацию, а другая – любой ценой сузить государство и сохранить его национальный характер. Неважно, как всё это определяется в терминах. Никто их разваливать не смог бы, если бы они сами не захотели развалиться, а они захотели, страстно захотели. Эти элиты не конформируемы, они своего добились, они продали всё за место в мире, как они его понимают, и они его получили.

Вопрос заключается в том, что стоит ли называть проект советским. Советским каким? Что мы имеем в виду? От Советского Союза остались одни обломки. Всё дальнейшее, что происходило, было дальнейшим демонтажем советского. Можно, конечно, просто оперировать и складывать советское без коммунизма. Коммунистический импульс создал советское вещество и оно нам нравится – его нужно снова надо создать, ведь вещества уже нет. Либо оно ещё есть, и на его основе без всякого огня мы соберём что-то холодное. Но я в этом сомневаюсь и, более того, я сомневаюсь, что это созданное будет жизнеспособно.

Вывод: я не вижу никаких возможностей существования России в рамках советского проекта, просто потому что это следует из советской истории. Ничего не будет в дальнейшем. Я не вижу никаких возможностей что-либо скопировать на нео-основе. Вопрос заключается в том, что нужен новый огонь, новая глобальная энергия, новая переплавка, и тогда возможна новая жизнь. Альтернативой мне представляется просто сидение на обломках.

Александр Дугин, философ и публицист:

Скачать в mp3 [385 кб]

Разделяя моральные принципы и социальные, философские, в принципе, предпосылки уважаемого Сергея Георгиевича Кара-Мурзы, я считаю себя его единомышленником по этической оценке нашего прошлого и настоящего. Т. е., что касается его проекта, морально я – за, но интеллектуально – нет. Почему? Я обратил внимание, что в речи уважаемого Сергея Георгиевича доминировало прошлое время, т. е. его проект где-то на семьдесят пять процентов использовал слова в прошедшем времени и это, в принципе, показательно. На мой взгляд, новый советский проект – это констатация важнейшего элемента позитивности, неслучайности и фундаментальности советского цикла. И я согласен с тем, что без позитивных интеграций в наше историческое сознание, в наш социальный опыт мы вообще никуда не сдвинемся. Если это была случайность, то тогда русская история не существует, её не будет вообще.

С точки зрения ретроспективы я считаю, что это важнейший элемент настоящего будущего русского проекта, как позитивное переосмысление советского периода. Этот цикл закрыт, и Сергей Кургинян прав, говоря, что он начался как в огне, да, он начался с гигантской энергии, которая в России скопилась. Этот период перелопатил огромные слои социальных структур, он из этого огня выковал гигантскую страну, с гигантской системой с институтами. Но в итоге он застыл, стал тратить энергию в пустоту – и упал. Он упал, его нет. Этот человек умер. Он был хорошим человеком, замечательным, возможно, стоит поставить ему памятник, но мы не можем взять и выкопать его из могилы, сказать, ты был таким хорошим, мы хотим, чтоб ты опять был с нами. Это не ход.

Ситуация уже другая, другой социально-исторический пейзаж, и поэтому сегодня мы оказываемся в принципиально новых условиях, где полностью изменилось отношение к проблемам модернизации, постмодерна, нашего собственного опыта. Дело в том, что, да, мы модернизировались по советскому сценарию, это был совершенно приемлемый проект модернизации. Но в 60-е годы произошёл фундаментальный срыв. В тот момент, когда западный проект модернизации – либерально-демократический – стал переходить от стадии индустриального, в этот момент у нас ещё были остатки советского сознания, нам был необходим свой собственный инструмент, и далее построение коммунизма в восьмидесятые годы точно совпадает с эпохой представленного перехода постинформационного общества в постиндустриальный стране. Действительно, если б мы захотели, к восьмидесятым годам мы могли бы качественно преодолеть то состояние, которое было в 60-х – 70-х. Собственно говоря, коммунизм – это и был советский постмодерн, осмысленный, как конец истории, приблизительно так же, как у Фукуямы, только на нашем совершенно специфическом марксистском национальном пространстве.

Мы проиграли эту историческую возможность, мы не перешли в стадию постмодерна, и сегодня мы находимся в состоянии абсолютного замешательства. Нам навязывается полное отсутствие проекта или участие в периферийном капитализме. Понятно, что это не проект, это просто уничтожение. Советский проект – это не то, что нам необходимо, мы не будем продолжать модернизацию, потому что мы уже так отстали от неё, что в тот момент, когда она должна была завершиться, она не пошла. Мы не можем включиться в постмодерн, потому что это уже противоречит нашему внутреннему пути, и потом, никто нас туда не включит, потому что постмодерн – это связь сильных и богатых, только маленькую часть, элиту, можно интегрировать в постмодерн.

Сейчас в нашем обществе существует фундаментальная энтропия. Советское или несоветское, или антисоветское – ничто не вызывает чувства того воодушевления, которое связано с первой стадией рождения проекта. Для того, чтобы Россия выдвинула глобальный проект, и советский элемент, безусловно, должен быть интегрирован в него именно ретроспективно, как оценка, идея, идея осмысления, и позитивная со знаком плюс, то этот проект должен родиться из какого-то невероятного, неожиданного, непредсказуемого наката энергии. Т. е. без огня мы уже ничего не сделаем. Нам нужно заново родиться, но рождение – это страсть, какой-то порыв, на которое наше общество само по себе не способно. Соответственно, должно произойти либо чудо, либо катастрофа, либо какой-то фундаментальный тектонический сдвиг в России, который откроет перспективу, и она будет совершенно другой.

Юрий Крупнов, председатель общественного движения «Партия России»:

С моей точки зрения проект, понятие которого мы здесь вырабатываем, обсуждаем – реальный проект. Но проект сам по себе, по содержанию – вовсе не будущее, это очень глубокая модернистская поверхностная оценка. Проект – это всегда то прошлое, которое, чем глубже ты копаешь, тем оно больше вознаграждает тебя и потом даёт возможность строить серьёзный общественный строй, который будет хотя бы что-то из себя представлять. Поэтому я лично то, что Сергей Георгиевич и в своих работах, и в сегодняшнем докладе ностальгирует по Советскому Союзу, посчитал бы обязательным условием любого проектирования. Без этого никакого проекта быть не может.

Боле того, я хотел бы обратить внимание, что невозможно ничего построить, не углубляясь в прошлое, и не воспроизводя это прошлое, потому что реальное – то, что будет через двадцать, тридцать и пятьдесят лет, – это обязательно вырастет из тех идей и проектов людей, которые любят Советский Союз. Это обязательное условие, здесь я с Александром Гельевичем полностью согласен. И в этом плане воспроизводство идей и содержания советской жизни – обязательное условие любого развития, любого переходного прорыва вперёд.

Но моя личная критика нового советского проекта будет состоять в том, что надо копать глубже. В этом смысле я принципиально расхожусь с Сергеем Георгиевичем, при всё моем огромном уважении к нему, просто почтении. Я считаю, что историю российской цивилизации нельзя мерить ни с октября 17-го года, ни тем более с февраля, российская цивилизация начинается с самодержавной России, и для того, чтобы мы обнаружили, могли периодно выделить культурно-цивилизационное ядро, без которого строить ничего невозможно, то нужно идти дальше.

Здесь важны две идеи – это идея личности, не индивида, а личности, то есть, если говорить принципиально, отсчёт нужно вести с эпохи Господа Бога, по образу и подобия которого каждый народ себя выстраивает. Это идея, которая существовала и в советский период, и я плохо себе представляю, как, поминая в день шестидесятилетия окончания войны наших отцов и дедов, которые пережили это событие, можно было выжить без того, чтобы перед тобой не было определённого понятия бессмертия. И вторая идея, которая составляет ядро, это идея мирового развития, идея решения мировых проблем.

Поэтому имеет смысл говорить не о советской цивилизации, не о советском проекте, а о российской цивилизации и дальше обсуждать, какой тип государственности сможет удержать это культурно-цивилизационное ядро, воспроизвести его содержимое и предложить его молодёжи, ведь ей его реализовывать. И отсюда два вывода: сегодняшняя ситуация принципиально иная, и мы должны понимать, что без строительства наднациональной глобальной государственности мы не сохраним наше тысячелетнее культурно-цивилизационное ядро. Второй момент – для того, чтобы принцип личности и мирового развития реализовать, мы должны кардинально пересмотреть все существующие системы, практически заново их спроектировать, и в итоге мы получим осуществление цивилизационного продвижения. В противном случае мы можем не сохранить наше тысячелетнее богатство.

Михаил Ремизов, главный редактор Агентства политических новостей:

Я хотел бы начать не с критики тезисов Сергея Георгиевича, а критики некоторых выражений, которые прозвучали. По поводу того, что такое проект. Я не хочу вдаваться в определения, в выяснение понятий. Дело в том, что обсуждение проекта происходит в тот момент, когда фактически исчерпано доверие к понятиям общественных идеалов. Фигура общественного идеала фундаментально дискредитирована. Значит ли это, что проект принципиально невозможен? Нет, не значит. Проект Сергея Георгиевича как раз и говорит о том, что такие проекты возможны. Но когда такие представления об общественных идеалах невозможны, остаются представления о константах жизни больших исторических сообществ. Российская цивилизация – именно такое сообщество.

Советский проект начинался как утопический проект, утопический не в том смысле, что его нельзя осуществить, а в том, что он был спроектирован как идеальный общественный порядок в отрыве от места и времени внедрения. Сегодня такое невозможно, мы видим, как советский проект из утопического превращается в почвеннический традиционализм. Сегодня он характеризуется не желанием людей, не их видением идеального состояния, идеального раскрытия природы человека. Сегодня он характеризует наши представления о некоторых константах цивилизационного бытия. Константы, которые связываются с особенностями нашего культурного ядра, с нашей географией. Которая в известном смысле есть судьба. От идеи идеала мы должны честно и последовательно перейти к фигуре и линии судьбы. Судьба как таковая не глобальна, судьба – она чья-то. И я склонен думать, что это скорее достоинство проекта – его не глобальность, его соотнесённость к России, как к локальной цивилизации.

Переосмысление принципов, как правильно сказал Сергей Георгиевич, сближает их именно в консервативной методологии. Я бы выделил сближение консервативных и социалистических позиций. Первый пункт сближения – это утверждение о том, что общество первично по отношению к экономике. Да, конечно, нужно делать экономику более эффективной, но при этом нельзя забывать права слабых, нельзя выбрасывать за борт общества обездоленных. Эта позиция соответствует и последовательно консервативному, и полноценно социалистическому учению, потому что в действительности принципы социального государства – это не попечение об изгоях, а способность государства включить в полноценное, развитое разделение труда как можно больше людей, это способность государства интегрировать себя в широкие слои общества. Сегодняшней задачей является воссоединение экономики и общества, воссоединение на путях новой индустриализации.

Второй момент – это национальный вопрос. Принцип социальной солидарности, принцип защиты людей, он снова совпадает с принципом самосохранения, выживания, наращивания адаптивных возможностей русского большинства. Сегодня удовлетворить интересы людей труда – это удовлетворить интересы русского большинства. Третий момент сближения консервативного и социального подходов в сегодняшних условиях – это то, что я назвал изоляционизмом. Никакая полноценная индустриализация, никакая полноценная интеграция общества и экономики невозможны, когда в России расстраиваются межхозяйственные связи. К сожалению, мы вынуждены выбирать между интеграцией в мировое общество и интегрированием собственного общества.

Отсюда следует, что нам нужен приоритет развития экономики по принципу народно-хозяйственного комплекса. Космополиты считают, что интегрироваться надо маленькими группами, традиционалисты им оппонируют. Но суть не в конфликте между либералами и традиционалистами. Говоря о коалиции, мы должны говорить социологически. Должна быть коалиция между разными типами профессиональных элит, которые сегодня не допущены к правящей элите. Причём не всех элит, а тех, которые некогда уходили из России.

Егор Холмогоров, политолог, обозреватель Правой.Ру:

Сергей Георгиевич в некотором роде мой учитель, хотя сам он об этом не знает, поэтому мне легче понять его пафос, который, как мне показалось, не совсем поняли Сергей Кургинян и Александр Дугин, когда критиковали его за недостаточную глобальность проекта, за то, что новое общество Кара-Мурзы получается несколько «холодным». Сергей Георгиевич – аналитик именно «холодного» общества, «холодного» традиционного общества, которое в значительной степени подвергается аннексии со стороны.

Вот представьте себе – я, конечно, всё утрирую – могущественное, очень богатое африканское племя. Вдруг приходят к ним колонизаторы, представители совершенно другой цивилизации. А это традиционное общество, которое подвергается колониальной аннексии, оно совершенно не пассионарно, оно совершенно не стремится завоёвывать просторы, оно не переполняется энергией. Ему надо защищаться. Первая функция традиционного общества – необходимость саморганизоваться, укрепиться и защититься. И вот как раз советский проект в его историческом измерении был способом самозащиты российского общества. Самозащиты в ситуации, когда оно, взяв на себя в имперский период достаточно завышенную функцию, не смогло с ней справиться. И ради выполнения этой функции, этой идеи, оно насилует само себя и свою человеческую базу. Советское общество было именно «холодным», а «горячий» импульс получило, защищаясь от нападения «горячих», агрессивных обществ.

Собственно, какие стороны на мой взгляд были действительно сильными в Советском Союзе. Это, во-первых, проблема национальной независимости, как политической, военной, так и экономической. Во-вторых, это проблема ускоренного социального развития. Можно назвать это, конечно, модернизацией, но я бы сказал более широко – создание высокоразвитых цивилизационных структур. Но реальная материальная база у общества была явно недостаточной. Третья проблема – это проблема достойного положения в мире, это проблема была решена достижением статуса сверхдержавы. Четвёртая проблема – это фактически, колонизационная ситуация, использование конфликта между элитой общества и основной его массой. Эта проблема была решена полным смещением элит и созданием как бы нового общества на достаточно эгалитарных основаниях.

Существует ещё ряд проблем, которые Сергей Георгиевич не обозначил в своём проекте, который интересен прежде всего решением тех проблем, которые в своё решены не были. Это, во-первых, проблема синтеза цивилизации и традиции общества. Советское государство с трудом продвигалось к своей традиционализации в сложные периоды. В результате СССР неизбежно лишился модерна, что привело к той традиционной катастрофе, которая произошла в конце советского периода. Вторая проблема – это постепенное интеллектуальное замораживание советского общества, отсутствие интеллектуальной свободы. Ещё один недостаток советского общества, который не был учтён при разработке «нового советского проекта» – это сползание советского общества в последовательный гуманизм в худшем смысле этого слова, т. е. как ставка удовлетворения потребностей отдельного индивида. На мой взгляд, СССР рухнул именно из-за чрезмерной индивидуализации этого общества. Я не могу согласиться с тезисом отрицания самодержавной системы власти, т. е. централизованной системы власти в качестве будущего для России. Парламентская коалиция не поможет сохранению суверенного независимого государства, потому что, играя на противоречиях между социальными группами вместо стягивания их к единому центру, ими проще управлять. Если мы согласимся на парламентскую республику, нами будет легко управлять извне.