После трагических событий в Беслане Президент Путин пошел на серьезную коррекцию политической системы России. Некоторые наблюдатели поспешили оценить это как "отказ от федерализма". Для того чтобы яснее понять смысл политической реформы, следует обратиться к философскому анализу проблемы федерализма как такового и особенно остановиться на важности евразийского характера российской государственности, который вносит существенные коррекции в само представление о федеративной системе.

1. Федерация, Государство, геополитика

Чтобы более точно определить предмет исследования, следует очертить феномен федерализма в его сущностном аспекте. Напомним, что изначально концепция "федерации", "федерирования" находилась в оппозиции унитарной, моноцентрической, абсолютистской концепции Государства. Федеративное устройство предполагает принципиально иную структуру, нежели однородное и однополярное Государство-Нация.

В Федерации участвуют несколько относительно автономных субъектов, которые привносят в общегосударственное правовое, законодательное, этнокультурное, конфессиональное, административное и экономическое пространство локально дифференциированные черты.

Существует неверное мнение, что субъекты федерации представляют собой как бы отдельные Государства в миниатюре, делегирующие (добровольно или по сложившимся историческим причинам) часть своих полномочий федеральному центру, а объем и качество этих делегируемых полномочий определяет характер федеративного устройства, отличает федерацию от конфедерации, где эти делегируемые центру полномочия минимальны. На самом деле, смысл федерации заключается в том, что ее субъектами являются социально-политические образования совершенно иной природы, нежели Государство. Субъект федерации - это не государство в миниатюре, но нечто принципиально и качественное иное, это, напротив, негосударство по преимуществу, социально-политическая структура, призванная максимально уйти от ограничительных, полицейских, репрессивных, отчужденно-бюрократических свойств, присущих самой природе Государства.

Показательно, что одним из самых последовательных теоретиков федерализма был Жозеф Прудон, крупнейший представитель традиции политического анархизма. Государство для Прудона было синонимом абсолютного зла, насилия, отчуждения. Федерация мыслилась как антитеза Государства, как свободное объединение автономных трудовых коммун, основывающих свою жизнь на нормах прямой демократии. Таким образом, субъектом федерации у него является органическая форма объединения людей, базовая демократическая община, трудовая ячейка, противопоставляемая отчужденному бюрократизированному, однородному и искусственному, атомарному обществу. (В терминах немецкого социолога Фердинанда Тенниса эта же оппозиция выражалась в терминах "община" - Gemeinshaft - против общества - Geselshaft). Это, конечно, крайние пример, но он лучше, чем какие-либо промежуточные формы, показывает вектор развития федералистской мысли. Этот вектор может быть определен следующим образом: идеальный субъект федерации есть максимальное (в рамках возможностей конкретной исторической ситуации) удаление от государственной машины на региональном (локальном) уровне при делегировании государственных функций и полномочий внешней централизаторской инстанции.

Смысл федерализации как процесса и федерализма как философии состоит в последовательном разогосударствлении субъекта федерации, и никак не в его огосударствлении. Цель не в том, чтобы стать малым Государством, а в том, чтобы по возможности перестать быть Государством.

Здесь мы постепенно переходим к геополитике. Федералистская философия тесно связана с пацифизмом, уже по тому, что видит источник любой войны в трениях интересов Государств-Наций, от системы которых она и стремится всяческими способами уйти. Следовательно, на утопическом уровне федерализм, постулируя отказ от государственных форм, предрекает эпоху "вселенского мира". Но тут возникает определенный парадокс, с которым в свое время столкнулись большевики, так же как и анархисты бывшие догматически противниками Государства как социально-политической формы организации человечества и рассматривавшие его форму организованного насилия, в будущем подлежащую упразднению. Этот парадокс состоял в том, что для сохранения политической независимости на территории, освобожденной от логики буржуазной государственности и ее закономерностей, марксистам необходимо было самим прибегнуть к определенным аспектам государственности в прагматических целях вплоть до "мировой победы коммунизма". Эти размышления составляют суть труда В.И.Ленина "Государство и Революция".

Враждебное внешнее окружение есть фактор с точки зрения большевистской теории "исторической", а с точки зрения практики власти - "геополитический". Наличие или отсутствие внешней угрозы связано с геополитической картиной мира, привносящей отрезвляющие индексы в любые утопические построения. Отсюда возникает важнейший для опыта реального федерализма дуализм: сохранение федеративного устройства в конкретном геополитическом пространстве задает необходимые параметры структуре центра, наделяет этот центр конкретными стратегическими, геополитическими и политическими полномочиями. Центр конституируется в такой ситуации на основе геополитических факторов, и в таком качестве берет на себя функции, традиционно свойственные именно Государству.

Изначально будучи ориентированной только вовне, центральная (и центростремительная) инстанция федеративного государства начинает в определенной мере распространять свою централистскую логику и вовнутрь - ограничивая под давлением внешней геополитической необходимости федеративные нормы. Границы этой "геополитической имплозии" варьируются, но принцип остается неизменным. Кстати, этот момент был принципиальным в расхождении большевиков и анархистов в первые годы Советской власти. Большевики шли в деле построения социалистического пролетарского государства для противостояния враждебному капиталистическому окружению до конца, тогда как анархисты вскоре заметили, что их общинный идеал, автономия и коммуны испаряются под давлением новой логики социалистического державостроительства (это и привело их в стан "врагов народа").

Другой пример федерализма - швейцарский - решил эту проблему иначе. Обладая небольшой территорией в контексте соседних крупных Европейских Держав и представляя собой поэтому геополитически ничтожно малую величину, Швейцария вообще отказалась от реального суверенитета, превратив страну в зону абсолютной нейтральности, в некую "нестрану", существующую в прямой зависимости от окружающего геополитического контекста. Иными словами, особый международный статус Швейцарии означает ее прямую геополитическую зависимость от европейского баланса сил, которые сами заинтересованы в наличии "ничейной зоны" (для хранения денежных средств и развертывания оперативных сетей спецслужб). Ценой такой полной геополитической зависимости (и соответственно, геополитической ничтожности) покупается максимально возможная независимость внутренних субъектов федерального устройства.

Опыт советского и швейцарского федерализма иллюстрирует два противоположных метода решения дуализма: СССР минимализирует федерализм ради сохранения геополитического суверенитета, Швейцария минимализирует геополитический суверенитет ради сохранения разогосударствленной логики федерированных кантонов.

Баланс между этими двумя пределами составляет поле реального федерализма, определяет границы, в которых по определению должен помещаться федералистский дискурс.

2. Геополитические аспекты "евразийского федерализма"

В случае с Россией мы имеем дело с державой ярко выраженного континентального типа, простирающейся на северо-западе евразийского материка, в пространствах Hinterland'a, "внутренней земли". Исторически и культурно это пространство имело константы своего развития, которые угадываются от эпохи гуннов, скифов, тюркутов, чжурджэней через Чингизхана и Московское царство к СССР и современной России. Эта геополитическая константа точнее всего определяется термином "Евразия", "евразийство".

Евразийство не конкретизирует то, о каком именно Государстве или народе идет речь. Под это понятие подпадают весьма далекие друг от друга древние или современные исторические формы. Но все они связаны рядом общим признаков. Будучи интегрированными в единое социо-культурное пространство, территории северо-восточной Евразии обобщают этот евразийский вектор. По мере создания на этих просторах социо-кулътурного организма-империи Чингизхана, Золотой Орды, Московской Руси или Советского Союза евразийство приобретает ясно различимые стратегические и геополитические черты. Начиная с некоторого момента истории Евразии, мы можем говорить не просто о геополитических свойствах этих пространств, но о превращении их в геополитического субъекта(1).

Это задает изначально рамки любой попытке федералистского дискурса применительно к этой территории. Отныне мы просто обязаны говорить о "евразийском федерализме". Такое словосочетание содержательно означает, что мы заведомо исключаем возможность принести в жертву федералистским установкам геополитический суверенитет, и следовательно, изначально имеем дело с приоритетом центра как полюса стратегической интеграции и носителя гигантской геополитической конструкции. Швейцария как парадигма федерализма в этом контексте автоматически выносится за скобки, так как ее опыт основывался на прямо противоположном выборе - на фактическом отсутствии какой бы то ни было геополитической субъектности.

Геополитическая субъектность территории северовосточной Евразии (России) не есть функция от протяженности этих территорий и от мощи Государства, как в случае других крупных мировых держав. Геополитическая дисциплина показывает, что эти земли принадлежат области "сердечной земли", heartland'у, а это делает из них ядро одной из двух глобальных геополитических систем - евразийской системы, противостоящей по цивилизационным и метацивилизационным параметрам системе атлантистской. Иными словами, степень геополитической субъектности у России больше, чем у любой другой державы, за исключением ядра атлантистского мира - США (где она принципиально такая же). И такое положение дел не просто ретроспективное описание исторического расклада сил в XХ веке, это выражение более общего и универсального геополитического закона противостояния Суши и Моря(2).

Федерализм в России напрямую аффектирован ее геополитической субъектностью планетарного уровня, и следовательно, функции центра являются стратегическими и геополитическими. Упоминавшаяся выше проблема большевиков - "Государство и Революция" - с геополитической точки зрения, является не исторической и ситуативной, но глубоко закономерной и вытекающей из объективного противостояния Суши и Моря. Вступив во власть над "сердцевинной землей", большевики приняли на себе евразийскую миссию Суши и были вынуждены (как бы догматически они это не объясняли) подстраивать под этот геополитический императив конкретику своего властвования и свою теоретическую базу. Отказ от советской идеологии в качестве доминирующей ни в коей мере не умаляет и не отменяет этого геополитического евразийского характера российского Государства. Это тем более очевидно, если принять во внимание то обстоятельство, что для самих большевиков государственность, державность и централизм никак не вытекают напрямую из их учения и являются результатом доктринального подстраивания правящего революционного класса под парадигматические нормативы геополитики. Из этого напрашивается важный вывод: геополитическая субъектность Евразии не зависит от идеологического наполнения того конкретного строя, который установлен в Государстве, наследующем интеграционный вектор евразийских территорий.

Итак, мы пришли к выводу, что евразийский федерализм заведомо располагается в рамках, очерченных императивом сохранения и укрепления Россией-Евразией стратегического и геополитического суверенитета, геополитической субъектности планетарного масштаба. И федеральный центр есть зримое воплощение геополитической функции. В той степени, в какой центр выполняет эффективно и адекватно роль геополитического субъекта, обеспечивает эту субъектность реальным содержанием - стратегическим, политическим, экономическим, административным, культурным, информационным, транспортным, социальным и т.д. - в той степени воля этого центра является приоритетной по сравнению с любыми федеративными началами и принципами.

Субъекты "евразийского федерализма" делегируют центру в первую очередь именно геополитические функции и должны принять как неизбежное весь спектр инициатив (ограничительных или пермиссивных), исходящих из этого центра и напрямую связанных с реализацией возложенной на него задачи.

Так как сама логика федерализма предполагает освобождение субъектов федерации от бремени государственности, то в данном случае региональный субъект отказывается от любого намека на геополитическую субъектность (т.е. на суверенитет), целиком и полностью делегируя ее федеральную центру. Это означает, что ни у одного субъекта евразийской федерации не может быть самостоятельной геополитической модели, каждый является лишь частью общей единой геополитической системы под началом федерального центра.

Замечу по ходу дела, что введение в царской России губерний, ранее воеводств, а в наше время Федеральных округов, и есть реализация этой стратегической централистской логики Евразии, взятой на ее геополитическом уровне. Это административное деление на Федеральные округа есть применение стратегического принципа, накладывающегося на собственно федеративный принцип. И укрепление структуры Федеральных Округов есть процесс разогосударствления субъектов Российской Федерации в геополитическом аспекте.

Геополитическая сфера является главной и приоритетной для характеристики функции центра в случае евразийского федерализма. Она же диктует целый ряд второстепенных прикладных направлений, которые как составные элементы входят в общее русло геополитики. Во всем этом комплексе, безусловно, должен доминировать централистский подход, гомогенная правовая, административная среда. Этот аспект связан с евразийством как геополитическим понятием и в нем сосредоточены ограничительные стороны подхода к федерализму - то, что лимитирует внутреннюю структуру федерализма как тенденции к автономизации регионов.

Сформулированный выше геополитический тезис равно приложим и к противоположной атлантистской державе к США, поскольку логика соотношения внутреннего и внешнего политико-административного устройства обоих геополитических субъектов планетарного масштаба в целом одинакова. И на практике мы видим в административной структуре США именно такое сочетание: федеральный центр занимается стратегическими вопросами, делегируя Штатам значительную долю автономий в нестратегических вопросах. В области геополитических функций структуры евразийского и атлантистского полюсов должны быть примерно одинаковы, хотя, естественно, и направлены острием против друг друга, как против альтернативных стратегических субъектов.

Но в вопросе второй стороны "евразийского федерализма", в отношении положительного содержания собственно федерализма как такового, и применительно к качеству федерального субъекта, возникает иное соотношение с американской моделью. Само устройство и качество федерации (или системы Штатов) в обоих случаях существенно различается. Здесь находит объемное воплощение логическая (почти логистическая) противоположность атлантизма и евразийства как геополитических систем.

Атлантистский федерализм отличается от евразийского не тем, что он в большей или меньшей степени "ценатралистичен", автономен, коммунален или демократичен, основное различие лежит в цивилизационной сфере. Это иная - качественная, содержательная, цивилизационная сторона геополитики. Рассмотрим ее более подробно.

3. Качество субъекта "евразийского федерализма"

Что является субъектом евразийского федерализма? Для ответа на этот вопрос зайдем с противоположной стороны: а что является субъектом "атлантистского федерализма"? Ответ на второй вопрос, при рассмотрении административного устройства США однозначен - территориальные единицы. Границы Штатов имеют мало отношения к историческим особенностям, к этносам, географии или культуре. Они вообще никак не связаны ни с этническим, ни с социальным, ни с расовым, ни с конфессиональным рельефом. В этом сказывается логика освоения Америки европейцами: жестко ломая органические системы жизнедеятельности автохтонов, пришельцы построили свое Государство как бы на пустом месте, заселив его заново, полностью игнорируя традиции аборигенов. С этим связаны верно отмеченные политологами А.Негри и М.Хардтом (3) различия в правовом и социальном статусе негров и индейцев на первых этапах становления северо-американской политической системы: негры, завезенные из Африки в качестве рабов, считались "людьми второго сорта", но все же имели определенные права, тогда как автохтоны-индейцы вообще выносились за скобки правового поля, так как признание их какого бы то ни было легального статуса осложняло бы построение искусственной почти лабораторной модели американского общества - с нуля.

Субъектом атлантистского федерализма являются простые административно-территориальные единицы, не имеющие никаких особых качественных характеристик и заселенные однородным населением, представляемым не как общины, народы, культуры и конфессии, а как атомарные индивидуумы, произвольно распределенные по чисто количественному геометрическому пространству. Субъекты такого федерализма - Штаты - представляют собой искусственные составные количественные образования. Если в них и проступают какие-то органические черты, то это происходит де факто и не отражается ни в общей системе, ни в эксплицитных легислативных документах. Многие правовые параметры в таком устройстве варьируются от Штата к Штату, но в этом проявляется не специфика социального рельефа, а произвольность "морального выбора", зафиксированного через процедуры либерал- демократического волеизъявления. Сама американская правовая система, основанная на принципе "прецедента", коренится в этом "договорном" понимании политической истории: произвол того или иного решения, основанный на сиюминутном балансе мнений среди присяжных или иных составных и временных легислативных коллективов, не связанных никакими общими идейными, этническими или культурными принципами, становится устойчивым образцом. Традиция здесь творится искусственно, технологически и в любой момент может быть видоизменена.

"Евразийский федерализм" является прямой антитезой федерализму атлантистскому, американскому. Его субъектом является органическая, исторически сложившаяся общность, объединенная по национальному, культурному, конфессиональному и другим признакам. Субъект евразийского федерализма исторически обусловлен, а не произволен, холистичен, а не дробно индивидуалистичен, связан с общиной, а не с условно выделенным территориальным сектором, основан на непрерывных традициях, а не составлен искусственно. Это федерализм народов и общин.

Здесь как раз проявляется различие между сухопутным континентальным цивилизационным типом (свойственным Евразии) и морским (свойственным англосаксонскому миру и США). Субъект общества традиционного, "сухопутного" - общность, коллектив, основанный на традициях. Субъект общества "морского", "модернистического" - индивидуум, свободный и эгоистичный предпринимательпотребитель. Отсюда и различие в субъекте федерирования - система Штатов есть просто промежуточная инстанция между отдельным индивидуумом и Государством. Эта инстанция не обладает никакой качественной нагрузкой, факт рождения и проживания в каком-то одном Штате ничего не говорит о качестве личности - это совершенно произвольная, случайная реальность, никак не влияющая на экзистенциальный, культурный, этнический, культурный и метафизический портрет личности. Федеральный субъект в США - реальность сугубо количественная и формальная, вся территория представляется (по крайней мере, в теории) совершенно однородной во всех смыслах.

Швейцарская модель намного более органична, находится на полпути к евразийскому федерализму. Система кантонов связана с этнолингвистическими особенностями, исторически им соответствовала структура протестантских общин. Однако это все же не народы, не общины, не традиционно сложившиеся органические коллективы. Протестантский подход основателей современной административной системы Швейцарии был достаточно искусственным и абстрактным. Качественные характеристики общин кантонов - такие как язык - являются второстепенными и эпизодическими.

Евразийский федерализм отражает содержание евразийства как учения о ценности традиции и качественных различий, о важности сохранения народов ("мыслей Бога" по Гердеру) и культур, конфессий и племен. И в этом качестве его задача не гомогенизировать отдельные субъекты евразийской федерации, не привести их к общему знаменателю, но напротив, укрепить и развить их самобытность, сохранить и приумножить "цветущую сложность" мира (К.Леонтьев). Субъектом такого федерализма является самобытное органическое общинное образование, многомерное, исторически укорененное, связанное с почвой, с традициями, с культурой. И главная задача федерализма обеспечить этому образованию максимально благоприятные и естественные условия для существования и развития. Делегировав стратегические и геополитические функции федеральному центру, субъекты евразийской федерации должны сосредоточиться на культурной области, утвердив в своих пределах юридические, стилистические, трудовые, производственные, экономические, хозяйственные и административные модели, вытекающие из логики локальных традиций, обычаев, правил и норм.

Федеральное законодательство должно регулировать лишь те аспекты, которые напрямую сопряжены с геополитическими и стратегическими аспектами, в остальном система самоуправления может очень широко варьироваться от региона к региону.

Этно-культурный ландшафт Евразии очень многообразен. В нем есть самые разные формы организации - от квази-государственной (Татарстан, Башкирия) до родоплеменной (чеченцы, чукчи, юкагиры, эвенки и т.д.). Смысл "евразийского федерализма" в том, чтобы предоставить этой мозаичной структуре автохтонных общин возможность развиваться в согласии их внутренними закономерностями, бережно охраняя разнообразные стороны многомерной идентичности. Причем центр в данном вопросе вмешивается только тогда, когда идентичности какого-то субъекта федерации грозит опасность от соседнего субъекта или от внутренних причин. Во всех остальных ситуациях каждому субъекту предоставляется максимальная автономия и свобода.

Евразийство как философия отказывается признавать универсальность прогресса, однонаправленный ход развития человеческого общества. Эта философия основана на том, что существуют циклы развития (эта сторона евразийского учения особенно подробно развита историком Львом Гумилевым), и разные народы могут находиться на разных стадиях этих циклов, что никак не умаляет и не принижает ценности и значения каждого из них. Таким образом, федеративная система, вытекающая из этой философии, стремится максимально освободить субъекты федерации от навязывания какой-то однообразной социально-политической системы - то, что вполне приемлемо для русских (как для этноса) может совершенно не подходить аварцам, татарам, эвенкам, якутам или чеченцам. И вместо того, чтобы форсировать гомогенизацию - что предполагается самой логикой нефедеративного, унитарного Государства, Государства-Нации - здесь, напротив, предлагается решать эти вопросы на региональном уровне, на основании органических критериев, с учетом того, на какой стадии циклического развития находится каждый конкретный органический коллектив.

Этот же принцип должен прилагать и внутри более мелких категорий, нежели целый этнос. Население разных регионов, принадлежащее к одному и тому же этносу, тоже может серьезно различаться по своим социально-культурным признакам, и это отличие должно культивироваться и утверждаться, так как с точки зрения евразийской философии, многообразие мира является его наиболее ценной чертой.

4. Евразийство как альтернативная парадигма планетарного мироустройства

Евразийский федерализм есть наиболее последовательная форма федерализма, отражающая основные ценностные ориентиры, заложенные в этом понятии. Здесь речь идет о максимально возможной дифференциации субъектов федерации, о строгом сохранении и укреплении идентичности каждого органического коллектива, каждой укорененной общины. В соответствии с логикой федерализма как такового в качестве региональной, локальной составляющей здесь берется реальность, максимально далекая от отчуждающей стихии административной бюрократии, от государственности во всех ее проявлениях. При этом утверждается не дробление и не миниатюрная карикатура на Государство в малом масштабе, но высвобождение от системы внешних давлений глубинного потенциала этноса, конфессии, культуры. В этом тоже проявляется суверенность и автономия, но не социально-политическая и тем более не геополитическая, а этно-культурная.

Каждый субъект евразийской федерации является суверенным и по отношению к другим субъектам, и по отношении к федеральному центру в том, что касается организации своего внутреннего бытия. Ограничение этой суверенности начинается только там, где затрагивается стратегическая область, и волеизъявление субъекта федерации начинает входить в противоречие с объективными геополитическими интересами всей федерации в целом.

Психологические типы из каждого отдельного субъекта федерации, склонные к универсализму и стремящиеся выйти за рамки локального органического общества, в евразийском федерализме вовлекаются в структуры федерального центра, переходят в разряд деятелей геополитического масштаба. Это позволит осуществлять постоянную и энергичную ротацию элит, укреплять структуры федерального центра за счет "пассионариев" из субъектов федерации.

Здесь мы снова подходим к теме соотношения федеративного и унитарного начал. Выясняется, что определенное противоречие между чисто государственным и чисто федеративным принципом на определенном этапе пропадает, так как смысл существования геополитического центра оправдывается самой возможностью существования максимально свободных и органичных субъектов евразийской федерации. На противоположном геополитическом полюсе - атлантизм - находится система, которая в случае ее универсализации (которой как раз и препятствует евразийский стратегический центр) уничтожит качественных субъектов федерации евразийского типа, как были уничтожены (или заточены в резервации) многообразные племена индейцев Северной Америки, каждое из которых представляло собой целый культурный, языковый, духовный мир.

Симметричная логика движет и "атлантистским федерализмом", где прямая зависимость самого существования Штатов как административной структуры от федерального центра, от Вашингтона и его политического класса ясно осознается.

Евразийский федерализм - самая органичная и естественная форма решения проблемы российской государственности, идеальная пропорция между императивами стратегического централизма и этнокультурного плюрализма, точно выведенная, пропорция между сферой компетенции авторитарных инстанций и уровней органической демократии.

Идеально подходящая для современной России модель "евразийского федерализма" применима и к странам СНГ, и к некоторым нашим соседям по континенту в Европе и в Азии. Сама Объединенная Европа в самое ближайшее время встанет перед этой проблемой: будет ли она полуколониальной Швейцарией под требовательным контролем Вашингтона (что предполагает окончательную утрату европейской этно-культурной и цивилизационной идентичности) или самобытной и суверенной геополитической реальностью. При этом с необходимостью под вопрос будет поставлен и сам статус нынешних национальных Государств, формирующих Евросоюз; нужда в них полностью отпадет, так как стратегические функции будут постепенно сосредоточены в европейской столице - Брюсселе. И в этот момент остро станет вопрос о идентичности "наций", лишенных государств. Многие замечают, что интеграционные процессы в Европе сопровождаются повышением роли регионов, параллельно регионализацией. Причем европейские регионы, в отличие от американских Штатов, представляют собой именно исторические и этно-культурные образования, маргинализированные в эпоху становления Государств-Наций. Иными словами, Единая Европа также затребует в определенный момент новое понимание федерализма, которое логичнее всего заимствовать в евразийской политической философии.

5. Российский федерализм после Беслана

В ответ на беспрецедентную атаку террористов против России в августе-сентябре 2003 года Президент Путин объявил о стратегической необходимости заменить выборы глав субъектов Российской Федерации их прямым назначением. Эта фундаментальная коррекция существующей модели федерализма была вызвана угрозой распада российской государственности под давлением внешних сил и из-за сложной системы межнациональных отношений (в первую очередь, в районе Северного Кавказа). Наш анализ показывает, почему Путин прибег к такому сценарию - по мере усиления угроз государственной целостности в геополитическом смысле, определенный спектр полномочий субъектов федерации урезается. Это вновь та же проблема, что и в ленинской работе "Государство и Революция". Федерализм хорош, но сохранение государства важнее. Логика такого решения повторяет и развивает шаг по введению Федеральных Округов 4 года назад. Речь идет о скреплении геополитического пространства страны перед лицом обостряющихся вызовов. Это вполне логично, оправдано и своевременно, и вполне соответствует одной части теории "евразийского федерализма".

Вторая часть также отражена в комплексе предложенных Президентом мер: в качестве компенсации за некоторое ограничение федеративного принципа предлагается создание Министерства по делам национальностей и создание Общественной Палаты, где позиции реальной страны могли бы быть донесены до властных инстанций центра напрямую. Однако и Министерство и отчасти Общественная Палата представляют собой слишком ригидные и механистические структуры, чтобы адекватно отразить культурное многообразие регионов. А печальные административные привычки российского чиновничества заставляют опасаться превращения этой инициативы в пустую формальность и новую неэффективную и бездеятельную синекуру для армии функционеров. Иными словами, это недостаточная компенсация за ощутимое урезание федеративных полномочий регионов.

Если продлить эту логику далее, то вместо закономерного и органичного евразийского федерализма Россия сместится к унитарному Национальному Государству, подавляющему самобытность всех внутренних составляющих и устанавливающему единый и общеобязательный социально-политический, экономический и культурный код. Если эта тенденция получит продолжение, к чему склоняются как националисты, так и либералы, отрицающие (хотя и по разным причинным) ценность культурного и этно-конфессионального многообразия, то евразийский компонент будет утрачен. Такое развитие событий никак не укрепит Россию, но напротив, ослабит ее, превратив множество ее народов и культурных групп в оппозиционные элементы, противостоящие государственности. Отражая одну угрозу, мы порождаем одновременно новую, не менее серьезную.

Чтобы создать устойчивую политическую систему, следует обратиться и ко второй составляющей теории евразийского федерализма и пойти на признание за этносами и культурными группами России права на политическую субъектность, предоставив этносам, как живым органичным, историческим организмам, высокую степень автономии и самоуправления (без права создания квази-государственности).

Стратегическая администрация - назначаемые главы субъектов федерации и полномочные представители Президента - должна быть ответственна за стратегические вопросы (безопасность, транспорт, соблюдение социальных норм и т.д.), а жизнь народов и общин на локальном уровне должна основываться на максимально широком самоуправлении. Здесь от принципа "суверенитета Республики" переходим к принципу "суверенности этноса". И размытая и расплывчатая Общественная Палата в такой модели дополняется или заменяется Ассамблеей Народов России, своего рода "этническим парламентом".

Такая модель откроет путь ускоренной интеграции со странами СНГ, так как вся проблема перейдет от субъектности постсоветских Государств к новой единой стратегической над-национальной инстанции (по типу Евросоюза), дополняемой на горизонтальном уровне констелляцией этносов Евразии, как полноправных и полномочных субъектов политического процесса.

История творится народами. Они и есть движущая сила революций и эволюций. Без творческого пассионарного напряжения народных энергий невозможно ни построить, ни укрепить, ни сохранить государственность. Население - понятие количественное и пассивное. Народ - начало качественное и активное. Сегодня судьба России, ее политического будущего во многом зависит от того, сможем ли мы пробудить народ и народы для возрождения Родины, для нового витка общественного и культурного развития, для нового цикла. И наиболее уместным, эффективным и актуальным инструментом для этого является "евразийский федерализм".

Сноски: