Игумен Иринарх

Вера русская - обряд старый

Игумен Иринарх – настоятель единоверческого храма Архангела Михаила в Михайловской Слободе

– Отец Иринарх, после недавних юбилейных торжеств, когда вы и другие клирики-старообрядцы отслужили с Патриархом Алексием молебен в Успенском соборе Московского Кремля, интерес к единоверию, к приходам РПЦ, бережно сохраняющим старый обряд, усилился. Михайловская Слобода – это своего рода образцовый единоверческий приход. Как он возник?

– Здесь, в окрестностях Михайловской слободы, практически все население – старообрядцы. На таком маленьком «пятачке» русской земли одновременно существовали: наша (единоверческая) церковь в Михайловской слободе, две (белокриницкого и неокружного согласия) в Чулкове, «новозыбковская» беглопоповская церковь и беспоповский молельный дом в Заозерье. То есть, практически «весь спектр» русского староверия!

Интересная деталь: здешние жители слова «единоверие» вообще не знают, они называли и называют себя «церковные старообрядцы». Официально статус единоверческого здешний приход получил в 1817 году.

Здешние беспоповцы по своему вероучению напоминают не поморов или федосеевцев (утверждающих, что благодать взята Богом на Небо), а скорее «часовенных» (признававших иерархию как таковую, но не имевших собственного священства – как бы беспоповцев поневоле)...

Совсем недавно в возрасте 96 лет скончалась последняя наставница местных беспоповцев по имени Любовь. У нас в последнее время это согласие так и называли: «Любина вера». Она самостоятельно крестила и отпевала. Все древлеправославным чином, по старым книгам. Правда, родственники усопшего зачастую на следующий день после Любиного отпевания все-таки несли покойника в церковь. Я им говорю: «Так ведь уже отпели...» А они мне: «Не откажите, батюшка... Мы, конечно, бабу Любу уважаем. Но как-то это все-таки ненадежно».

Вообще, наши бабушки-староверки, как правило, долгожительницы. Причем они до последнего часа посещают все службы, поют на клиросе... Недавно мы проводили девяностопятилетнюю Александру Матвеевну. Глаза у нее в последние годы уже почти не видели, но она все наизусть помнила. Абсолютный слух, абсолютная память. Она знала бесчисленное множество местных духовных стихов на сюжеты Нового и Ветхого Завета и замечательно пела их на былинный лад... Это какой-то удивительный, никем не тронутый пласт народной культуры, своеобразного русского духовного сопротивления... Все, что есть у нас на приходе хорошего, подлинно русского, все, что имеет отношение к народной духовной традиции, – это все от них. Эстетика, церковно-уставная дисциплина – это из Москвы, а дух – здешний...

У нас еще осталась одна бабушка. Ей 96 лет. Она каждое воскресенье посещает храм, поет, по нескольку раз в неделю бывает на панихидах и читает по ночам над усопшим Псалтырь. Кроме того, она образцово ведет свое домашнее хозяйство и трудится на огороде. Она похоронила всех своих детей, и даже внуков. «Забыл, – говорит, – меня Господь, всех моих давно прибрал. А меня одну зачем-то оставил. Уж не прогневала ли я Его чем особенным?..»

– Сейчас нередко приходится слышать от молодых, крепких людей, что стоять многочасовую службу «никакого здоровья не хватит». Похоже, что на самом деле все наоборот...

– Причем, имейте в виду, что читать Псалтырь над усопшим ночью одному (не соборно, как на службе) – ох, как непросто. Бабушки наши знают Псалтырь наизусть и читают ее особой, местной, никогда мною прежде не слышанной погласицей... Вам с нашей бабушкой было бы неплохо лично познакомиться. Она, между прочим, убежденная единоверка. Мне случалось в разговоре с ней даже защищать радикальных староверов. Говорю ей: «Веру-то они какую держат правильную, хорошую...» А она мне: «Веру-то они держат хорошую, а сами – не таковы! В духе-то у них мирности нет, все больше озлобленность и непримиримость к другим...»

Когда наш храм закрыли, многие из прихожан посещали «белокриницкий» храм в Тураеве, она же – специально ездила в Москву в единоверческую церковь...

А когда в конце 80-х храм, наконец, был открыт, среди местных жителей было «смущение великое» – не знали, как к единоверию относиться. И вот местные жители решили идти в поле, просить у Господа знамения...

Ночь. Огромное пространство вокруг. Наш храм на холме. Стали выбранные от общества уважаемые старики молиться, и вдруг видят – над храмом нашим поднимается к небу огненный столп... С тех пор особых споров о единоверии вроде бы не возникало.

В 30-е годы наш храм закрыли, однако (благодаря твердости и решительности местных жителей) разорять или использовать для хозяйственных нужд не стали. Только сняли колокола. А в 1941 году храм вновь был открыт. А уже в 60-е годы храм был окончательно разорен. Все самое ценное было вывезено. Иконы рубили во дворе, а после сжигали... А ведь люди того времени гордятся своей культурностью, образованностью, гордо называют себя «шестидесятниками»...

Даже главную храмовую святыню – икону Божией Матери «Иерусалимская» – приговорили к сожжению. Эта икона заслуживает особого разговора. Мы к ней еще вернемся...

Храм превратили, к счастью, не в склад и не в клуб, а в книгохранилище. Для этого искусственной перегородкой разделили храмовое пространство, чтобы сделать второй этаж.

В 1989 году многолетние хлопоты местных жителей, наконец, увенчались успехом – храм отдали общине...

– Отец Иринарх, а как у вас складываются отношения со свещенноначалием Русской Православной Церкви, в частности, с митрополитом Крутицким и Коломенским Ювеналием?

– Прекрасно. Владыка Ювеналий нам всячески покровительствует. Его тщанием в Подмосковье действуют уже три единоверческих прихода: наш, Спасо-Преображенская церковь на станции Куровская и Вознесенская церковь в селе Осташово. В то время как на всю Москву приходится только один единоверческий приход...

– Батюшка, вы обещали рассказать про чудотворную икону...

– Во второй половине XIX века в Москве свирепствовала эпидемия чумы. Болезнь стремительно распространялась по Рязанскому тракту. Тогда здешние жители специально сняли копию с чудотворного образа Божией Матери «Иерусалимская» и обошли с Крестным ходом свои села.

И вот, чудесным образом, свирепствовавшая в близлежащих селах болезнь обошла стороной маленький островочек, как будто очерченный тем Крестным ходом с новонаписанной иконой.

– А как же, все-таки, удалось вырвать святыню из лап культурных «шестидесятников»?

– Икону вывезли для сожжения вместе с прочими, но местным жителям все-таки удалось ее выкупить. Вместо иконы был сожжен воз дров, чтобы «иконоборцы» могли отчитаться.

Тридцать лет икона провела в изгнании. Ее держали на дому, помещали на время в одну из церквей Люберецкого района. Но долго ее в церкви держать было нельзя – на всю церковную утварь набивали инвентарные номерки, все было учтено (ведь верующим в храмах ничего не принадлежало – все было государственной собственностью)... И вот теперь, наконец, икона оказалась дома...

Беседовал Владимир Голышев