Символизм пронизывает историю этого места…
Когда-то Боровск был пограничным городом московского царства.
В 20-м веке примерно здесь проходил так называемый 101 километр, мистическая черта, за которую власть высылала сопротивление. Это дало удивительный тип людей, который мы еще изредка можем здесь встретить. Сюда ссылали убийц, всякий маргинальный сброд, и настоящих коронованных воров. Не тех убогих наших современников, о которых повествуют новомодные фильмы, а настоящих душегубов и «метафизических» убийц.
Все это – и святые подвижники, и ревнители старой веры и навсегда преступившие закон анархисты – все это превратило город в некое гнездо «народного мракобесия», которое официальная власть неумело прикрывает до сих пор всяким облагораживанием и косметическим ремонтом зданий.
А в 1996 году из этих мест покатилась по киевскому подмосковному направлению первая героиновая волна, спровоцированная с одной стороны полным духовным вырождением молодого поколения, а с другой – беспринципностью цыган, осевших в огромном количестве в этих местах…
В Боровске до революции функционировало множество староверческих приходов. Сейчас служат только в одном – церковь Введения во храм Пресвятой Богородицы.
Я приехал в этот храм на престольный праздник.
Это старая обветшалая церковь из красного кирпича, одним своим видом вырывает ваше внимание из дурмана официального, оштукатуренного Боровска.
Это храм восстанавливается, но восстанавливается давно и медленно, как впрочем и должен восстанавливаться храм. Строительство храма на Руси могло занять целую жизнь, и ни кто никогда не стремился сдать объект за два года, поскольку в этом находили путь духовной реализации…
Отец Артемон служит литургию. В храме, несмотря на престолный праздник всего полтора десятка прихожан, среди которых лишь трое совсем немолодых мужчин. Их молитвенные взгляды обращены к древним, темным иконам, и одновременно куда то внутрь себя…
И я вижу скрытую за бедностью прихода огромную духовную мощь. Ведь конечно, при желании, можно было найти какого нибудь богатого водочного спонсора (кстати удивительно, почему люди жертвующие на храм, как правило занимаются водочным бизнесом?!), взять эти черные деньги, купить в Софрино штук двадцать паникадил, обвешать ими всё, или почти всё; вместо золота, которое должно собираться по крупицам, вымазать поталью иконостас и совершать в этом, почти театре, безблагодатное служение.
Но можно и в холодном, промерзшем храме, подняв глаза к покрытому гарью свечей намоленному образу увидеть внутри своего сердца удивительный свет…
После службы, я спрашиваю о.Артемона, знает ли он о существовании Евразийского движение. Нет, он не знает. Я рассказываю ему, он слушает не вынося никакого суждения. В завершение, он говорит, что посильно конечно же готов помочь нам. И я знаю, что самая сильнейшая помощь будет происходить от их молитв о людях, взявшихся за реализацию великой евразийской идеи.
Мы выходим на мороз, и в кристальном воздухе чувствуется метафизическое напряжение сил, витающих над этим городом. Городом, потерявшемся в линейной системе координат современного пространства, и где с каждым вдохом ощущается пульс Родины, спящей в опиумном дурмане, но подобно морю, способной принять в себя грязный поток и остаться девственно чистой.
