Материалы | Евразийское Обозрение №6 | Андрей Н. Окара | Неоевразийские перспективы «партии власти»? | 24.05.2002

Цивилизационная идентичность как тезис для избирательной кампании

Одной из главных проблем современной России следовало бы считать отсутствие общезначимых смыслов существования государства как единого органического целого, несформулированность «национальной идеи», «проекта страны».

Идеология потребления и «общего блага» способна описать смыслы государственного существования на низовом, условно говоря, «муниципальном» уровне, однако на уровне общегосударственном, международном и универсальном (историческом и метафизическом) она способна лишь усложнить адекватное восприятие реальности и завуалировать истинные смыслы: потребительский инстинкт человека не является конечным смыслом существования человечества.

Несформулированность, неочевидность, непроявленность идеологии власти ведет к отсутствию последовательной стратегии как на внутриполитическом, так и особенно на внешнеполитическом театре. Такую страну значительно проще «выдавить» из того или иного региона, лишить геополитической и геоэкономической субъектности. Причины неудач российской внешней политики последнего времени как в «ближнем», так и в «дальнем» зарубежье следовало бы искать прежде всего в отсутствии консенсуса в среде властной элиты относительно места России в новом мироустройстве.

«Этатистский» проект «Медведь» (Межрегиональное движение «Единство») образца 1999 года, бывший одновременно и составной частью проекта «Путин-I», с самого начала себя оправдал: идеология силы, образы «крутых мужиков» (Шойгу, Карелина, Гурова, Путина с его «мочить в сортирах»), идеология «просто-центризма» без четкой фиксации в системе традиционных идеологических координат оказалась оптимальной формой позиционирования властной элиты в пост-ельцинской России. «Медведь» на некоторое время консолидировал чуть ли не всё российское общество и даже создал позитивный образ власти – тут сыграл и фактор разоренной ельцинским режимом, лишенной прежнего величия страны, и фактор ожидания перемен, и желание смены доминантных элит, и появление новой фигуры с неожиданной харизмой. При этом фактор чеченского конфликта отнюдь не был определяющим, как многие думают.

Несмотря на то, что подобный проект изначально лишен исторического сверхсмысла и глобальной устремленности, его энергетического импульса хватило на то, чтобы привести Путина к власти и частично восстановить субъектность государства во внутриполитической сфере, а также предпринять усилия для восстановления внешнеполитической субъектности.

Во второй половине 2001 года, особенно после событий 11 сентября, стало очевидным, что кредит доверия и ресурсы развития проекта исчерпаны, что власть утратила монополию на консолидирующие нацию смыслы, а стало быть, и контроль над политическим процессом. Поэтому вопрос, с какими идеями и концептами она придет к парламентским выборам 2004 года, никак не риторичен. Речь вовсе не о какой бы то ни было «генеральной», «единственно верной» идеологии, о насильственной реидеологизации. Речь о понимании или непонимании властной элитой исторического предназначения России, ее места в современном глобализирующемся мире, речь о верной мотивации власти и властвования, речь о том – должны ли политические технологии иметь под собой соответствующую онтологию или же они могут оставаться суммой приемов по манипуляции массовым сознанием.

Если правящей элите не удастся выработать новую онтологически обоснованную мотивацию своего властвования и вновь завоевать симпатии электората, то «партия власти» (например, в образе «Единой России») будет вынуждена прибегнуть к грубому использованию административного ресурса и к другим не слишком благовидным методам. Таким образом, она рискует оказаться в положении черномырдинской НДР образца 1995 года или украинского пропрезидентского блока «партий власти» «За єдину Україну» образца 2002 года. Будет по-настоящему обидно, если колоссальные ресурсы власти пойдут не на укрепление государства, государственнической парадигмы, не на восстановление внешне– и внутриполитической субъектности России, а на бездарное и экстенсивное «впаривание» по административной линии.

Но где искать ту новую, неизбитую идею, систему представлений, которые способны объединить всех без исключения россиян, стать новым «знаменателем» консенсуса элиты и народа, новой парадигмой «партии власти»?

Согласно репрезентативному опросу ВЦИОМ, проведенному в ноябре 2001 года, 71% опрошенных россиян считают, что Россия принадлежит особой – «евроазиатской» или «православной» цивилизации, а потому ей не подходит западный путь развития, и только 13% считают Россию частью Запада. 39% опрошенных морально готовы примириться с тем, что Россия уже никогда не будет сверхдержавой, 55% не теряют на это надежду. Относительно возможного сближения с Западом, 41% опрошенных россиян считает, что это может принести реальныевыгоды России, 40% придерживаются противоположного мнения. Только 29% разделяют уверенность в том, что западные страны заинтересованы в России как в сильной и процветающей стране, 64% уверены в обратном.

Если учесть, что либеральные ценности в их «чистом» виде актуальны для незначительного числа россиян (главным образом, для части интеллигенции, живущей в мегаполисах), круг адептов коммунизма как идеологии сокращается, консервативная идеология в России еще не сформулировала достаточных императивов для описания и мотивировки политического процесса, социал-демократия аморфна и невнятна по своей сущности, патриотизм внеидеологичен и имеет относительно узкое электоральное поле, а консолидация вокруг «православной идеи» как конфессиональной (а не как метацивилизационной) «не срабатывает», то есть резон вспомнить о евразийстве и евразийцах. Возможно, именно вокруг такого рода идей можно было бы выстроить новую парадигму власти и сделать цивилизационную тему главным тезисом избирательной кампании.

Основанная на концептах «классического» евразийства (Савицкий, Трубецкой, Вернадский-мл., Алексеев, Гумилев-мл. и др.), подобная система смыслов в настоящий момент способна смоделировать новую парадигму развития страны. Россия рассматривается не как часть Западной Европы и не как часть Азии, а как отдельный – особый и самодостаточный в геокультурном отношении мир с неповторимым цивилизационным кодом (как вариант: и Европа и Азия одновременно). В геополитическом отношении евразийство рассматривается как альтернатива идеологии евроатлантической интеграции, как учение о доминировании «Большой Суши» над «Мировым Морем», где Евразии отведена роль «Сердцевинной Земли» (heartland).

В России именно евразийская парадигма способна смоделировать бесконфликтные отношения между властью и народом, между центром и регионами, между различными этносами внутри страны, между Россией и странами СНГ, оптимальные отношения с цивилизационно родственными и геополитически комплиментарными странами, а также способствовать России и другим странам «антиамериканского сопротивления» в выстраивании многополярной или полутораполярной геостратегической структуры мира.

Именно евразийство способно обеспечить консенсус политических идеологий – те или иные стороны социального бытия могут описывать концептуальные категории различного происхождения: либерального и социалистического в экономике, социал-демократического в социальной сфере и взаимоотношениях между гражданином и государством, консервативного в сфере культуры и образования. Однако общий идеологический контекст евразийства выстраивается по консервативно-революционной парадигме.

И речь вовсе не идет о том, что евразийству или неоевразийству раз и навсегда навязана «редакция» Александра Дугина, Александра Панарина или Нурсултана Назарбаева.

Речь о том, что евразийство –это универсальная цивилизационная и геополитическая парадигма для России, но парадигма, так сказать, с «отложенным статусом» – с неотредактированными, несведенными, неувязанными между собой, несмикшированными смыслами, с широкими возможностями для социального строительства. Евразийские идеологемы могут использоваться и в качестве пропагандистской фразеологии, и в качестве словесно завуалированных концептуальных установок – в любом случае, они способны изменить не только всю политическую риторику, но и сам государственнический дискурс: понятийный аппарат власти может обогатиться, положим, такими категориями, как «идеократия», «гарантийное государство», «цивилизационная уникальность», «серединная земля», «между Европой и Азией», «растянутая инфраструктура», «мобилизационный тип развития», «минусовая изотерма января» и т.д.

Остается лишь отредактировать смыслы...