Это, в основном, духовная работа, проповедь Евангелия, созидание церквей, образовательная деятельность, огромный блок социальной работы. Для нас не безразличны ни бездомные дети, ни наркоманы, ни алкоголики, ни, скажем, целый пласт проблем, связанных с семьей, с ценностями семейной жизни (аборты и т.п.). То есть это все, что нас интересует - вернуть человеку его достоинство. Для нас важен не просто народ, а личность, человек. Если человек называется человеком, то народ есть народ. Поэтому наша цель - вернуть человеку достоинство и, естественно, общечеловеческие, христианские ценности. Вот этим мы и занимаемся.
Сергей Васильевич, расскажите, пожалуйста, о причине возникновения пятидесятников, об истории? Есть ли какая-то конкретная причина?
Основная причина, наверное, это желание вернуться к истокам. Это произошло не в моем поколении, а намного раньше. То есть, это такое внутреннее желание. Существует очень уважаемые церкви, как Восточная Христианская Церковь (в России она представлена православием), или как Западно-Христианская Церковь (римо-католики), и протестантизм возник в организованном виде в период реформации, пересмотра неких ценностей. Почему они были пересмотрены? Потому что через века было пронесено Евангелие, возникли некие традиции, обряды, литургия. Все это столетиями было важным, ценным. Но в душе человека была некая неудовлетворенность, и была жажда, желание прочесть еще раз Библию. Человек стал читать ее не с помощью священника. В нашей церкви есть одна особенность: наши священники не являются посредниками между Богом и человеком. Я, как епископ, как пастырь, учу людей иметь личное общение с Богом. Для них я – проповедник, наставник, учитель, молитвенник. Но не более. Я не говорю, что только через меня, мои молитвы, и я только могу отпустить грехи. Мы просто дали возможность каждому человеку внимательно прочесть Евангелие, на современном русском языке. Прочесть эту «Благую весть» и самим выстроить свои отношения с Богом. Но при этом мы признаем, что церковь, это то, что Христос оставил, учредил здесь на земле, это общинный образ жизни. В наших церквях очень много молодежи, интеллигенции, много людей, которые патриотично настроены, и научились ценить жизнь. Не просто ставить какие-то сверх задачи и идеи, а просто жить, создать семью, воспитывать детей, любить, работать, ценить других людей, близких, друзей, благотворить, любить окружающих, быть открытыми, быть нравственными, не блудить, не лгать… То есть, это те ценности, которые преподает и русская православная церковь, и протестантская российская церковь. Они равны. И то, что мы отказались от внешнеобрядности, от облачения, так это потому, мы этого не нашли в Священном Писании. Христос не одевался особым образом, апостолы не носили особенных одежд. Мы относимся с глубоким уважением к тем древним церквям, которые в течение столетий реформировали свое богослужение, выделились как клирики (у нас нет института клириков, то есть священства, у нас священник и прихожанин равны перед Богом). При этом священник – он руководитель, ответственный перед Богом и людьми. Ему дана определенная власть и с него можно спросить за эту власть. Вот, наверное, чем мы отличаемся, и в чем особенности нашего возникновения - тяга к чистому Евангелию, к буквализму. Вот написано в Слове Божьем: «Кто скажет на брата своего глупец, рака, он должен быть судим, но не человеком, а Богом». Кто посмотрит на женщину с вожделением, то есть даже не пойдет с ней и переспит, а просто посмотрит, Писание говорит: «он уже прелюбодействует». У меня прекрасная супруга, шестеро детей. Она та единственная, на кого я смотрю с желанием. Могу смотреть на других, возможно очень красивых, но к ним нет никакой похоти. Ведь я молюсь: «Господи, сохрани нам глаза, сохрани нас от греховности», и Бог в этом помогает. То есть, то, что просим, то и получаем.
Скажите, пожалуйста, какое отношение, какую позицию занимают пятидесятники по отношению к православию, христианам другим конфессий, сектам, это
вопрос об исключительности пятидесятников и веротерпимости.
Я воспитан в русской культуре, в русской традиции. Для меня очень важно то, что вот я иду мимо храма православного, (я протестант, я не обязан перекрестится), но я обязательно помолюсь. Потому что для меня свято любое место, где люди молятся, где призывают имя Бога, и я буду призывать вместе с ними. Вот это для меня ценность.
В молодости, будучи потомственным пятидесятником, я чувствовал такую тягу, жажду к знаниям, и неким тайным образом я учился в одной из православных семинарий. Я благодарен Богу, что у меня дома прекрасная библиотека, которую я смог купить, получить. Это множество трудов отцов церкви, православное богословие, литургия. И я полюбил, на самом деле, наше, вот это, русское христианство. Да, я не перешел в православие, то есть я не стал прозелитом. В чем часто обвиняют протестантов, так это то, что они занимаются прозелитизмом. Для меня слово «прозелит» в его греческой транскрипции означает «обращенный из язычников в христианство». То есть, если мне говорят, что я занимаюсь прозелитизмом по отношению к кому-то, то, простите, по отношению к неверующим – да, мы занимаемся прозелитизмом, мы из язычника делаем христианина. Но по отношению к русской православной церкви – нет. Возможно, кто-то когда-то сознательно из православия, разочаровавшись, перешел в российский протестантизм – в моей практике такого не было. Нормальных православных у нас, уж простите, не так уж и много, по отношению ко всему населению - 3%, максимум 5%. Я не помню, чтобы православный человек пришел и стал ни с того, ни с сего протестантом. Но даже если это и произошло где-нибудь, и если это назвать прозелитизмом, то по логике получается, что он был язычником. Поэтому для меня этой проблемы не существует. А если говорить о том, что я знаю случаи, когда протестанты, христиане веры Евангельской перешли в православие, мы им не кидали в след камни. Мы их благословляли. Еще, если человек был крещен в православии, и пришел в нашу церковь, я никогда не буду его перекрещивать. Никогда. Я признаю это крещение. Для меня это ценность. То есть, мое отношение к православию, это больше, чем уважительное. Это культура моего народа, это тысячелетняя история моего народа, это то, что сформировало отчасти наш менталитет, наше мировоззрение, идеологию жизни. Но, как и в любой церкви в протестантизме была масса проблем. Были радостные страницы, были и печальные. Да, это так. Мы живем на земле, и мы человеки, и Бог знает, что мы плоть. И поэтому моя позиция здесь очень простая: я с глубоким уважением отношусь к верующим православным, но не к тем, которые вдруг из коммунистов стали православными - к таким я отношусь очень осторожно. Таких людей я боюсь. Мое отношение к православию очень трепетное. И более того, я лично дружу со многими священниками, многими архиереями, митрополитами, отношусь с колоссальным почтением и уважением к Святейшему Патриарху. И в наших церквях одна из первых молитв, кроме Президента, правительства РФ, мы молимся за Патриарха. К нам пришло понимание, что православие – это целая огромная культура, без которой понять нас, славян, невозможно. И с тех пор мы каждое воскресенье молимся о православной церкви. И не просто молимся - мы благословляем их. К другим конфессиям (у меня много друзей среди мусульман, в том числе один из известных Муфтиев) как гражданин, как верующий человек, я отношусь к ним как к верующим людям. К понятию «секта» я отношусь очень аккуратно. Если бы, допустим, я вышел из православия, меня можно было отнестись к сектанту, то есть отделившийся. Я никогда не был православным, даже когда учился. Я был христианином веры Евангельской. Поэтому я отношусь очень аккуратно к «секте». Сектантство есть в моей конфессии, сектантство есть в православии, оно есть в старообрядчестве, оно есть где угодно.
Внутри самих конфессий понятие «сектантства» присутствует. Для меня есть протестанты классические, а есть – маргинальные. И я их не называю христианами. И это мое право. Они такие же граждане моей страны, они тоже верят, но я их не могу назвать христианами. Я говорю откровенно. Мормоны, последователи Муна –они не имеют никакого отношения к христианству, для меня это маргинальные протестанты, то есть протестанты. Поэтому мы себя называем больше не протестантами, а евангелистами, то есть Евангельская церковь, нам это ближе по духу. Поэтому вот эти конфессии я не считаю христианскими. Сектами я их не собираюсь называть, но они для меня, их учение, еретическое учение. И если человек по слову Божьему, по Евангелию не может объяснить, почему он делает вот это или это, значит, это лжеучение. И вот чем еще отличаются Евангельские протестантские церкви от других – мы буквально говорим, вот если написано в «Слове» – я так живу, если не написано – я так не живу. Для меня придание старцев очень важно, но это личный опыт личный конкретных людей святых мучеников, исповедников.
А считаете ли Вы пятидесятничество российским патриотическим движением и почему?
Если бы меня спросили в советский период, я бы ответил – не считаю. Хотя я сам был епископом еще в светское время. Но я бы сказал «не считаю», потому, что государство открыто исповедовало атеизм, и я не мог считать себя патриотом такого государства. Но государство, во главе которого стоит верующий президент, христианин, я отделяю его веру от его, скажем, светской жизни, от его политической жизни, от его президентства. Я видел, как он молился в храме, и я понимаю, что это человек, ищущий Бога, и пытающийся служить Богу. Для меня этого достаточно. И я разделяю его душу от его обязанностей, законов, Конституции. Вот такого государства - я патриот. Я патриот такой страны. Такому патриотизму, нормальному, трезвому, не националистическому, не фашистскому мы учим наших людей. Мы проповедуем об этом, и у нас на богослужениях стоит флаг РФ, для нас это очень принципиально, чтобы люди слушали проповедь и видели российский флаг. Мы должны гордиться за свою страну, за свой народ. И еще раз подчеркну, что в советское время Вы бы от меня этих слов не услышали, и даже не потому, что мой отец был узником за то, что он был священнослужителем. А по причине того, что я не мог быть патриотом государства, которое было против Бога. Но я также разделяю еще государство от общества, от народа.
А каким бы Вы хотели видеть пятидесятническое движение в идеальном будущем, и каковы его реальные перспективы?
Если быть откровенным, то я не верю в некое абстрактное светлое будущее. События сегодняшнего времени говорят не об очень светлом будущем. Но я вижу перспективы только в одном. Мы строим гражданское общество, оно очень целостное, там очень много различных векторов, но они все должны сойтись в одной точке. В точке построения терпимых, уважительных отношений.
Гражданское общество – это когда мы все вместе идем к определенной цели, может быть немножко разными путями, но цель должна быть одна. И сейчас мы создаем некую евангельскую протестантскую общественность в стране. Я не хочу, чтобы, когда-нибудь моя церковь стала маргинальной. Я не хочу, чтобы когда-нибудь моя церковь замкнулась сама в себе, думая о своем превосходстве. Я хочу, чтобы мы стали частью общества, пусть не большей, но частью. Я полагаю, что наша страна останется в основном православной. Это я очень хорошо понимаю. Но мы все больше и больше становимся ее частью, притом полезной. Все что мы можем в семейной жизни, в общественной жизни, в политической жизни мы делаем и будем делать. Но пока в нашей стране нет такого понимания в обществе, что евангельский верующий может быть мэром, депутатом, серьезным руководителем. Подобные примеры есть, но их немного. Ситуация меняется, и я, как руководитель и как человек, который в Совете при президенте представляет протестантский блок российских церквей, (а это почти 5 тысяч зарегистрированных общин, и столько же не зарегистрированных), верю, что протестантская российская церковь станет очень важной составляющей частью российской общественной, социальной, и в конце концов, политической жизни. Я не отделяю церковь от государства настолько, чтобы люди церкви не занимались тем, чем должен заниматься гражданин РФ. Вот такая моя позиция. А вот в некое абстрактное светлое будущее, простите, я не верю.
Каково Ваше отношение к евразийской идеологии?
Вы знаете, я не так давно познакомился с Александром Гельевичем, меня удивило, что он старообрядец, и первое мое впечатление было, что он человек очень высокого духа. Он – философ (я начал читать его книги, и я понял, что эти книги не для всех), человек высокого полета. Он смог создать некую современную идеологию евразийского пространства, евразийского мировоззрения. Западу, а главное нам самим, евразийцам, чего-то, наверное, не доставало, чтобы понять, кто такой русский человек, кто такой россиянин, что за менталитет, что за дух находится между Западом и Востоком. Я полагаю, что господин Дугин почувствовал некий долг свой христианина, чтобы помочь людям сформировать свое мировоззрение. Евразийское мировоззрение – это мировоззрение людей, живущих не просто в системе географических координат, но в определенном духовном пространстве. Может быть, так мы и должны себя назвать. И я пока отношусь к этому, с одной стороны, с некой осторожностью, а с другой стороны, по мере того, как я читаю какие-то вещи Дугина, я думаю, что это может помочь 1/6 части мира осознать свою идентичность. В России всегда было три вопроса: что делать, кто виноват и еще кое-что. И две проблемы: дороги и дураки. Дороги мы вроде бы научились делать. А вот с дилеммой российского «Ивана» лезть на печь или наоборот с печи слезать, отпустить говорящую щуку или ушицу из нее сварить – с этим сложнее. Я думаю, что в Евразийстве есть один из ответов для того, чтобы понять наш путь, понять, куда мы движемся и зачем мы движемся. И я думаю, что мы дальше будем выстраивать отношения, и участвовать в совместных разработках, проектах. Мне понравился этот человек. Для меня за любой идеологией стоит, прежде всего, личность.
Есть Александр Дугин, и есть идеология Евразийства в России. Для меня очень важно лучше узнать этого человека, почему он к этому пришел, кто его подтолкнул, или он сам, его отношения с властью, с партиями, его отношения с интеллектуальной общественностью, отношения к нам. Поэтому здесь я вижу перспективы. Когда мы регистрировали нашу очень большую духовную богословскую семинарию в 1998 году, мы, независимо от Александра Дугина, назвали ее «Евразийская богословская семинария христиан веры Евангельской». Это одна из лучших семинарий нашей церкви. Поэтому я за то, чтобы работать вместе, вместе внести вклад в устройство новой России, вместе проходить трудности.
Беседовал Кирилл Гребнев
