Материалы | Евразийское Обозрение №3 | Николай Лесков как евразиец | 15.11.2001

Павел Полуян

«Когда в конце XVIII века в г. Красноярске основывалась школа, для которой потребовался законоучитель, то во всем составе духовенства этого города не оказалось ни одного священника, который смог бы учить детей Священной истории и начаткам православного учения веры. Стали искать такого способного человека в духовенстве «енисейского и других округов», но результат был тот же. Тогда, нужды ради, «с разрешения духовного и светского начальства учителем был определен сосланный на заводы поселенец из российских дьяконов, некто Полянский...»

Сей исторический анекдот взят мной из 12-го тома собрания сочинений Николая Семеновича Лескова.

В середине февраля сего года, 16-го числа исполнилось 170 лет со дня рождения этого великого писателя, напомнить о том нашей читающей публике более чем уместно. И не просто как дань памяти, – книги Николая Лескова удивительным образом связываются с нашим сегодняшним днем, с духовными движениями в современной России... Впрочем, давайте посмотрим, чем закончилась история с первой красноярской школой и законоучителем Полянским. Лесков пишет: «Это был какой-то отчаянный гуляка, которому «нужды ради» выпала доля положить начало русской школе в крае, но порочные привычки ссыльного дьякона были причиной, что «через год он оказался совершенно неспособным по неумеренному винопитию», и тогда от учительства был устранен, а на его место определен способный человек, разысканный в томском заказе.

Это был пономарь Суслов, которого красноярское духовное правление аттестовало так: «Он, Суслов, в читании исправен, и письмоумеющ, и арифметики первую часть ныне доучивает в твердости, – чему и священно-церковнослужительских детей обучать со временем может». Из всех учителей того времени в Сибири никакой другой не был так хорошо аттестован, как этот Суслов, а об остальных учителях духовных школ Тобольская духовная консистория сделала общий отзыв, что «из них не все и писать умеют, или умножать по арифметике». Такие трудности приходилось преодолевать сибирским архиереям с обучением нарождавшегося в XVIII веке поколения молодых духовных».

Замечу, что в хрониках «Сибирские картинки XVIII века» Николай Лесков выступает не сочинителем-беллетристом, он опирается на архивные документы и записи тогдашних жителей. Лесков поступал так во многих своих сочинениях, можно предположить, что и всем известный «Левша» – не сказка, а документальный рассказ о русском умельце, подковавшем английскую блоху. Как никто другой, Лесков знал реальную, внутреннюю жизнь русских людей XIX века, а главное, видел и умел показать, как в этой конкретной жизни протекает жизнь духа. Николай Лесков – великий писатель, своего рода средостение, меж двумя непохожими мирами: Льва Толстого и Федора Достоевского. Пожалуй, именно эта триада гениев дает целостное представление о том, что мы называем «русской классической литературой».

В книге «Русский узел евразийства», изданной в 1997 г. в Москве, куда включены работы философов-эмигрантов, помещена статья «Знамения былого (О Лескове)». Ее автор, евразиец Петр Сувчинский писал в 1922 году: «Лесков из былого, поверх провала современности, знаменует в будущее о том, что единственно может на крыльях своих удержаться над бездной – о подвиге. Неужели те глубинные пласты России, которые должны будут обнажиться после того, как ветер революции сдует и разметает всю ее наносную пыль, не окажутся урожайными и не взрастят ту конкретно-духовную культуру, которая станет верой для всех?»

Сейчас, после того, как материалистическо-атеистическая идеология перестала господствовать в России, эта надежда евразийцев начинает осуществляться. Не может этому помешать даже агрессивное давление западной культуры, которая навязывает нам тот же материализм, но в «рыночной упаковке».

Евразийский взгляд на Россию прост и естественен – это признание очевидного: под влиянием природных, геополитических факторов в России на протяжении веков сформировалась особая цивилизация, резко отличающаяся от западного прагматического строя и не сводимая к восточной эстетическо-этической созерцательности.

Перечитывая книги Николая Лескова, легко понять и почувствовать: именно этот особый евразийский дух уловил писатель, внимательно и проникновенно изучавший жизнь народа Российской империи. Не только русских – его героями становятся и степняки-казахи, и кавказцы, северные якуты и тунгусы, народы Поволжья, украинцы и молдаване... Пожалуй, сложнее назвать ту нацию и народность, чей своеобразный внутренний мир не вызвал бы у писателя живой интерес. Это тоже знак евразийства – искреннее уважение к национальным особенностям каждого народа.

Приведу только один пример. В повести Лескова «На краю света» описана трагическая ситуация. Православный епископ, объезжавший в собачей упряжке пределы своей сибирской епархии, и его спутник тунгус оказались застигнуты в тундре снежной бурей. «Некрещеный дикарь», язычник-шаманист спас православного священника, показав при этом бескорыстие и самопожертвование...

«Что за загадочное странствие совершает этот чистый, высокий дух в этом неуклюжем теле и в этой ужасной пустыне? Зачем он воплощен здесь, а не в странах, благословенных природою?.. Прости меня, блаженный Августин, а я с тобой не согласен, что будто «самые добродетели языческие суть только скрытые пороки». Нет; сей, спасший жизнь мою, сделал это не по чему иному, как по добродетели, самоотверженному состраданию и благородству; он, не зная апостольского завета Петра, «мужался ради меня (своего недруга) и предавал душу свою в благотворение»... Что же я с ним сотворю теперь? возьму ли у него эту религию и разобью ее, когда другой лучшей и сладостнейшей, я лишен возможности дать ему, доколе «слова путают смысл смертного», а дел, для пленения его, показать невозможно? Неужто я стану страхом его нудить или выгодою защиты обольщать? Нет; верно здесь печать, которой несвободною рукой не распечатаешь... Пусть милы ему будут эти снежные глыбы его долин, пусть в свой день он скончается, сброся жизнь, как лоза – дозревшую ягоду, как дикая маслина – цветок свой...»

И я поклонился у изголовья моего дикаря лицом донизу, и, став, на колени, благословил его, и, покрыв его мерзлую голову своею полою, спал с ним рядом так, как бы я спал, обнявшись с пустынным ангелом».

Этот рассказ написанный Лесковым на основе воспоминаний епископа Иркутсткого, впоследствии архиепископа Ярославского Нила, крайне показателен своей удивительной, чисто евразийской, созидательной веротерпимостью. Он может послужить замечательной иллюстрацией того, как уживались на пространствах Евразии самобытные цивилизации.

То, что Лесков находится не в фокусе внимания тех, кто интересуется русской литературой, глубоко несправедливо. Гений Лескова, как бы благоговейно отступавший перед тайной исполненного творческими энергиями и пленительной красотой пестрого евразийского мира, беспрецедентен. Писатель, в русской литературе, всегда внешний, пусть и заинтересованный, наблюдатель народной жизни. Лесков – находится в самом ее сердце, там, где шумно течет ее густая кровь. Его произведения предоставляют нам уникальную возможность услышать ее голос. Не стоит этой возможностью принебрегать...

Красноярск