Либеральная революция к концу 1990-х гг. большинством населения переживалась как социально-экономическая и политическая катастрофа. Многие сегменты советских элит, в т.ч.те, кто в конце восьмидесятых годов поддерживал либерализацию общества, в ходе реформ утеряли прежде высокий символический статус и материальные преимущества, предоставлявшиеся избранным членам советской интеллигенции. Те сегменты элит, чей статус по сравнению с другими в ходе реформ понизился, стали своего рода инкубатором нового русского национализма. (Это значительная часть советской бюрократии, потерявшей статус агентов сверхдержавы, и часть либеральной интеллигенции [ср. Ципко].)
В инкубационный период (до конца 1990-х гг.) русский национализм питался чувствами, происходящими из трех главных источников: глобализации, русской диаспоры и наследия советского федерализма. Общим в них является то, что они прекратили долгую традицию существования русских в качестве господствующего (имперского) народа. Именно эта традиция облегчала русским отождествление себя с господствующей культурой: русской православной, русской имперской или русской советской, в то время как их соседи по империи (особенно неправославные и менее советские) чувствовали себя в ней чужими.
В 1990-е годы положение русских менялось по многим параметрам. Исчезновение железного занавеса привело к осознанию массами того, что мир, в котором доминировали русские, является частью гораздо большего мира, в котором господствуют другие культуры и геополитические реалии. Поскольку неочевидно, сможет ли Россия занять достойное место в этом большем мире, глобализация является одним из источников нового русского национализма. (Этот источник – успешный и экспансивный Запад – существовал и до революции, но реакция на него в форме славянофильства не могла быть массовой в то время по указанным выше причинам.) В данном случае «другой» для русских – это представитель глобальной культуры.
Второй источник – это русская диаспора, 25 миллионов русских, в один прекрасный день ставших гражданами иностранных государств. В большинстве этих государств они испытывают резкое изменение статуса, что ведет к недовольству, часто в форме советизма (ностальгии по светлому прошлому). Большинство из них приспосабливается к новой жизни на местах, но значительная часть мигрировала в Россию, где они внесли свой вклад в нарождающийся национализм. (Ср. Германия 20-х гг.) «Другими» в данном случае являются титульные народы бывших союзных республик.
Нарушение рядом национальных республик РФ конституционных принципов, провозглашающих равенство всех субъектов федерации и всех граждан, независимо от национальной принадлежности, являлось третьим источником. Во-первых, финансовые льготы, полученные некоторыми республиками, фактически означали субсидирование их экономик российскими регионами. Во-вторых, этнократия некоторых республик ограничила права меньшинств, в т.ч. русских. Таким образом, в данном случае «другими» являются титульные народы ряда российских автономий.
Последние два источника способствуют дезинтеграционным процессам на постсоветском пространстве, поскольку «другими» оказываются ближайшие соседи русских. В то же время глобализация, в принципе, может способствовать интеграции в той мере, в которой соседи русских разделяют негативные чувства, связанные с глобализацией. Российская элита в основном ориентирована на Запад, но это означает, что Россия постоянно сравнивается с Западом, а т.к. сравнение, как правило, бывает не в пользу России, сохраняется потенциал националистической реакции на глобализацию.
На фоне изменяющегося положения русских в мире и на постсоветском пространстве финансовый кризис августа 1998 г. и косовский кризис начала 1999 г. окончательно перечеркнули два положения, в которые верили многие люди и которые легитимировали либеральную революцию: о том, что реформы сделают нашу страну богатой и что они улучшат наше международное положение.
Элиты понимали и до кризисов конца 1990-х гг., что либеральные реформы не оправдывают изначальных ожиданий, но СМИ, тем не менее, были ориентированы на прежние установки, что влияло и на настроения масс. Однако в начале 1999 г. фрустрация элит (в т.ч. государственных) была настолько высока, что получила официальную санкцию и выплеснулась на экраны телевизоров. Быстрое изменение настроений масс, последовавшее за этим, сделало антилиберальную контрреволюцию реальной возможностью.
В условиях политической соревновательности национализм, распространившись на массовом уровне, стал самостоятельным явлением и важным фактором политической борьбы. На выборах 1999 г. все политические силы за исключением «Яблока» прибегали в той или иной степени к националистической риторике. (Даже Чубайс с патриотических позиций обозвал Явлинского предателем.) Таким образом, замкнулся цикл «элиты – массы – элиты», а национализм вышел из инкубационного периода и (как капитал) стал самовоспроизводиться.
Угроза контрреволюции привела к мерам по спасению либерализма, похожие на те, которые принимал Сталин с конца 1920-х гг. для спасения коммунизма. Сталин превратил космополитический коммунизм в национал-коммунизм, а Путин – космополитический либерализм в национал-либерализм. Старые либералы, как прежде и старые большевики, все более маргинализируются, если не перерождаются.
Вышеизложенное является фоном, который важно понимать, прежде чем рассматривать крайние формы национализма, в т.ч. фашизм. Как раньше многие всерьез верили в дружбу народов, сейчас многие верят в национализм и воспринимают жизнь сквозь национальную призму. Поскольку национализм сейчас является господствующей (и даже гегемонной) идеологией, естественно ожидать какое-то количество экстремистов от национализма. С другой стороны, также важно понимать, что правящей элите не нужны крайние националисты, так же, как Сталину не были нужны левые коммунисты. В связи с этим победа фашизма в России представляется маловероятной; скорее, он будет оставаться маргинальным явлением.
Учитывая мировой опыт преобразования империй в национальные государства, можно выделить три сценария дальнейшего развития русского национализма: британский, французский и османский. Британцы, никогда не сомневавшиеся в своем величии, совершенно хладнокровно расстались с Индией, когда издержки на ее удержание в составе империи превысили доходы, получаемые от нее. Британская имперская идентичность превратилась в общегражданскую идентичность, распространяемую не только на англичан, шотландцев и валлийцев, но и на потомков жителей колоний, живущих в Британии.
Французы, в отличие от британцев, в последние 200 лет переживают медленную, но верную утрату Францией положения ведущей державы, а французской культурой – положения общемировой. К моменту распада колониальных систем французский язык уступил ведущее место английскому. Ущемленное чувство гордости стало одной из причин колониальных войн в Индокитае и Алжире, в которых французы пытались доказать себе и всему миру, что Франция еще является великой державой. Однако со временем и французы начинают мириться со своим положением, и во Франции также складывается общенациональная гражданская идентичность, включающая расовые и религиозные меньшинства.
В период формирования Турецкой республики, несмотря на крайне враждебное отношение Кемаля Ататюрка к исламу и антиклерикальный характер его реформ, религиозная принадлежность сыграла важную роль в определении границ турецкой нации. Несколько упрощая ситуацию, можно сказать, что религиозное большинство стало национальным большинством, а религиозные меньшинства (не только христианские, но и мусульманские) не вписались в нацию, став национальными меньшинствами и испытав военное преследование или оказавшись за границами республики. Религиозный фактор продолжает играть существенную роль и в нынешней политической жизни Турции.
Британский сценарий для России представляется маловероятным, т.к. Россия (как ранее Франция) чувствует себя ущемленной, например, на международной арене. Чеченские войны можно сравнить с войнами, которая вела Франция в пятидесятых годах. Но при этом в России просматриваются сходства и с османским сценарием. Несмотря на годы советского атеизма, религиозный фактор имеет значение в России. Американские демографы, проанализировав данные советских переписей населения, показали, что народы русско-православной традиции превращались в русских с большей вероятностью, чем другие народы. В постсоветское время русско-православные народы показали более низкие уровни национальной мобилизации, чем другие. Поэтому не исключено, что православные народы России будут считаться русскими «своими», а остальные – «чужими».
В любом случае следует не забывать, что национальное чувство тесно связано с чувством собственного достоинства. Если Россия сможет найти достойное место в международном сообществе, если ее экономическое положение будет улучшаться, если русские за пределами России и в ее национальных республиках будут чувствовать себя полноправными гражданами, – все это будет способствовать развитию умеренных форм национализма и наоборот.
ДОСЬЕ ПОРТАЛА «ЕВРАЗИЯ»:
Понарин Эдуард Дмитриевич - доктор философии (социология), доцент факультета политических наук и социологии
Европейского университета в С.-Петербурге
Мнение автора не всегда совпадает с мнением редакции сайта
Обсудить статью на форуме
